Неподалеку от г. Чкалова, в г. Уральске, существовала еще одна община иосифлян. Из этого города к о. Тихону приезжали: бывшая певчая Ожогинской церкви А. Ф. Филиппова, хорошая знакомая К. П. Савельевой, М. М. Макеева, у которой муж отбывал заключение под Ленинградом, и Ксения Николаевна. Посещали иеромонаха и несколько монахинь, знакомых ему с конца 1920-х гг. по Троицкой церкви или Александро-Невской Лавре, осужденных в тот период и после освобождения проживавших в различных областях и республиках: мон. Мария и мон. Феврония из г. Льгова Курской области, мон. Антонина из Кировской области, мон. Елисея из Каргопольского района Архангельской области и инокиня Елена Домнышева из Риги. Приезжая в Ленинград, они жили у Савельевых или у мои. Магдалины (Петровой).
В сентябре 1949 г. к о. Тихону также приехал и исповедовался проживавший тогда в Ставропольском крае известный ленинградский литературовед профессор Игорь Евгеньевич Аничков (1891–1978). 21 февраля 1928 г. он был арестован по делу «Братства преподобного Серафима Саровского», отбыл три года в Соловецком лагере и еще несколько лет ссылки в Сыктывкаре и лишь в 1938 г. вышел на свободу. Те из духовных детей батюшки, кто не мог приехать и лично исповедоваться, присылали ему письменную исповедь, например отбывавшая ссылку инокиня Мария.
Отец Тихон был арестован 24 января 1951 г. на Московском вокзале в тот момент, когда собирался уехать в Ушаки. Кроме него, с 25 января по 16 мая 1951 г. агенты Министерства госбезопасности схватили монахинь Магдалину (Петрову), Иоанну (Чаенкову), инокиню Екатерину Розанову, К. П. Савельеву, М. П. Савельеву и А. П. Мяндину. Иеромонаха обвинили в том, что он, появившись в Ленинграде, «объединил участников ранее разгромленных МГБ антисоветских формирований Истинно-православной церкви», организовал ряд домовых церквей (на богослужениях в которых участвовало до 50 человек), восхвалял монархический строй, вел антисоветскую агитацию, даже якобы готовил вооруженное восстание в контрреволюционных целях, призывал уклоняться от выборов в органы государственной власти СССР, организовал материальную помощь «репрессированным за антисоветскую церковную деятельность» и т. п. Лишь некоторые из этих «преступных», по советским представлениям действий, и правда имели место. Так отбывавшему заключение в лагере прот. Михаилу Рождественскому было собрано 400 рублей, и на эти деньги Н. Н. Крупенникова купила одежду (куртку, брюки, шапку и др.) и выслала их батюшке.
На допросах иеромонах Тихон значительную часть обвинений отвергал и старался, по возможности, скрыть свои «связи». Так, он не назвал никого из служивших тайно других иосифлянских священников. Более двух месяцев о. Тихон ничего не говорил о духовной дочери о. Михаила Рождественского Марии Васильевне Абрамовой, на квартире которой осенью 1948 г. познакомился с А. П. Мяндиной. Лишь когда Анна Петровна сообщила на допросе об этом, иеромонах признался, что у Абрамовой в 1949–1950 гг. состоялось пять молитвенных собраний с участием 6–8 человек, в основном, из Стрельны.
После ряда допросов о. Тихон заявил: «Я признаю себя виновным в том, что с первых дней существования сов. власти я примкнул к контрреволюционному монархическому духовенству и вступил на путь антисоветской деятельности. С 1928 г. по день ареста, т. е. до 24 января 1951 г., я являлся одним из организаторов и руководителей антисоветской церковно-монархической организации (так называемая „Истинно-Православная Церковь“), организовывал нелегальные сборища своих единомышленников, обрабатывал их в антисоветском духе и т. д.». Сотрудничество же с немецко-фашистскими захватчиками в годы войны иеромонах категорически отверг, и следствию доказать его не удалось[765].
24–26 октября 1951 г. Судебная Коллегия по уголовным делам Ленинградского городского суда приговорила о. Тихона, мон. Магдалину и К. П. Савельеву к 25 годам лишения свободы с поражением в правах на 5 лет и конфискацией имущества, мон. Иоанну, Е. Н. Розанову и М. П. Савельеву к 10 годам лишения свободы, а А. П. Мяндину — к 8 годам заключения, поражению в правах на 3 года, конфискации имущества и лишении медали «За оборону Ленинграда». Впрочем, 22 декабря тот же суд по протесту прокурора увеличил срок заключения Е. Н. Розановой до 25 лет. Определением Верховного суда РСФСР от 30 декабря 1951 г. прошения о помиловании были отклонены и приговор оставлен в силе.
Отец Тихон и другие осужденные по его делу отбывали наказание в Особом лагере МВД № 7 — в Щиткинском районе Иркутской области (ст. Новочупка и другие населенные пункты). Лишь с началом хрущевской «оттепели» они вышли на свободу. Постановлением Президиума Верховного суда РСФСР от 19 марта 1955 г. приговор батюшке и Е. Н. Розановой был снижен до 10 лет лишения свободы, в отношении же остальных пяти осужденных дело прекратили производством за недоказанностью обвинения. Вскоре их освободили, а иеромонах Тихон вышел на свободу 16 июня 1956 г.[766]
О последнем периоде жизни батюшки подробно говорится в недавно опубликованных воспоминаниях его духовного сына Алексея Петровича Соловьева, скончавшегося 8 декабря 1998 г.: «Мои сестры (одна из которых была тайная монахиня) неукоснительно исполняли завет отца не забывать Бога. Они меня привели к отцу Михаилу Рождественскому, они познакомили меня позднее и с отцом Тихоном (Зориным), когда он тайно появился в доме на Екатерининском канале (тогда — Грибоедова). Представьте себе длинный коридор, множество дверей, это означает и множество самых разных людей. Там и была одна небольшая двадцатиметровая комната, в которой жила Ксения Петровна (кажется, ее фамилия Савельева). Она и приняла отца Тихона после ссылки. Но это была жизнь как на бочке с порохом: в центре города, на глазах у безбожных людей… Выходить из квартиры было просто небезопасно, поэтому батюшку одевали в платье и покрывали платком, если ему нужно было пройти в туалет. Все жильцы так и считали, что у Ксении Петровны временно проживает ее старенькая и хромая родственница.
Там, в доме на канале Грибоедова, я впервые исповедовался у отца Тихона… Скромный и ласковый, простой и очень доверчивый. Ну, прямо как ребенок. За это и страдал всю жизнь. Я бы, глядя на него, никогда не подумал, что этот человек прошел тюрьмы, ссылки, допросы и предательства…
Я встретился с отцом Тихоном только в 1964 году, когда он освободился уже и после второго ареста. Он сам мне рассказывал, как на допросах выясняли: „Почему не хочешь признать Патриарха Алексия, ведь признавал же его, когда тот был епископом? Почему не в храмах служишь, а по квартирам скитаешься?“ Потом посадили в камеру-одиночку. Вскоре будто еще арестованного вводят. Тот представляется епископом Феодосием, конечно, за иосифлянина себя выдает. И добавляет: меня дня через два-три отпустят, так что и кому передать. И отец Тихон, не чувствуя никакого подвоха, дает ему все адреса, посылает к самым верным людям, пишет записку, чтоб ни в чем не отказывали, а доверялись бы как ему, о. Тихону… Конечно, это была катастрофа. Иуду-то скоро распознали, но урон был большой. Отец Тихон, как освободился, свою ошибку очень тяжело переживал. Ездил на юг к иосифлянскому епископу Петру на покаяние…
Когда я его встретил, он все еще скитался по домам и квартирам верующих людей. Это было ему уже очень тяжело и опасно, ведь последний раз его за это и судили. Да и потом у него не было разрешения жить в Питере. Вскоре мы все собрались и приняли решение собрать деньги, купить ему домик. Выбрали такой на станции Окуловка Новгородской области. С тех пор и поселился отец Тихон в Окуловке, на улице Чайковского, в доме № 5, то есть в самом конце деревни, откуда до станции надо было топать три километра. В основном, это, конечно, заслуга Веры Михайловны Гурилевой. Она домик покупала, она его прописала, ухаживала за ним как могла. У самой уже сил немного было, но она и те, последние, самоотверженно отдавала для сохранения маленькой нашей церковки и бесценного нашего духовника отца Тихона. Он мне писал в Питер письма и подписывался частенько так: „ваши дедушка и бабушка“. Это значит он и Вера Михайловна. „Она чуть жива от переживаний и забот обо мне и трудится как истинная раба Христова…“, — так он и писал о ней, так и при встрече мне говорил…
Я часто бывал у отца Тихона, два-три раза в месяц. Дом его был под неусыпной „стражей“ соседки. Она, видимо, была назначена „органами“ следить за ним, а также за всеми, кто приезжал. Но меня эта „охранница“ считала почему-то племянником. И все же не хотелось лишний раз ей на глаза попадаться, потому я старался зайти в дом отца Тихона не с улицы, а со двора.
В доме о. Тихон сразу устроил маленькую катакомбную церковку: вся площадь церкви составляла шесть-семь квадратных метров, умещалось не более четырех молящихся. Тут же и кровать о. Тихона стояла. Прислуживала ему неизменно Вера Михайловна, ныне уже покойная.
Жилось им очень трудно. Воду носить нужно было от колонки, которая в полукилометре от дома. До бани — три с половиной километра. Дрова надо самим и пилить, и колоть, и складывать. А они — два немощных старика, да еще у отца Тихона нога больная (ступни одной не было). Без „племянника“ им было бы не обойтись.
Сколько писем ему шло! И редко в каком конверте была только одна исповедь. В иные дни о. Тихон и не выходил вовсе из своей церковки: чтение исповедей, разрешение их занимали все время. Просфоры он тоже делал сам. Потом каждую аккуратно заворачивал, завязывал, надписывал, кому предназначена. У него была толстенная тетрадь, где были поименно записаны все его прихожане… Больше всего мы боялись за эту тетрадь: не дай Бог, в чужие руки попадет. Господь и тут помог.
Вот слово-то я сказал: прихожане. А ведь больше десятка человек в той церковке никогда и не было, но сотни в прихожанах числились. Все — заочно. Когда-то свел их Господь с батюшкой, так и были вместе с ним до гроба его, хотя никогда к нему не приезжали, а лишь в письмах исповеди посылали. В Окуловке все друг друга хорошо знали. Появление любого незнакомого человека — это целое событие и для всего села. И если бы духовные чада батюшки стали к нему регулярно ездить, то об этом стало бы известно в особых кабинетах почти мгновенно. Потому отец Тихон просил к нему приезжать только с благословения. Да и вскоре стало ясно, что лучше всего это делать мне, так как за мной уже закрепилось звание „племянника“.
7
Первые годы жизни в Окуловке он еще совершал поездки в Питер. Это было редко и секретно. Но власти постоянно к нам подсылали провокаторов. Притворившись жаждущими духовного окормления православными христианами, эти иуды все вынюхивали, а потом за копейки предавали батюшку. Однажды так просилась к нам женщина, слезами прямо изошла, батюшке ноги бросилась целовать. А на поверку вышло — провокаторша. Даже про торт, что батюшке принесла, в КГБ донесла…
С 1970 года отец Тихон перестал бывать в городе. Безвыездно жил в Окуловке. Здоровье его стало заметно ухудшаться. Да и откуда ему быть хорошим: тюрьмы, ссылки, служение в холодных квартирах и на чердаках (в Коломягах), скитания по чужим квартирам под страхом ареста — все это телесного здоровья не прибавляет. Болел телом, но духом не падал.
Последнее письмо я получил от него в начале декабря 1975 года: „Земная храмина моя разрушается, — писал он, — а небесной я себе не приготовил…“ Эти тихие его слова перевернули мне сердце. Я знал, что просто так он не напишет. Уже на другой день я приехал в Окуловку.