В конце октября 1943 г. немецкая администрация убеждала о. Алексия эвакуироваться, но он категорически отказался, а через несколько дней началось уничтожение деревень и насильственная эвакуация населения. 6 ноября карательный отряд немцев пришел и в Козью Гору. Сначала они подожгли три государственных учреждения: больницу, амбулаторию, машинно-тракторную станцию и несколько жилых домов, а затем направились к церкви. Протоиерей вышел к карателям и убедил оставить храм и прилегающие дома в покое, при этом снова отказавшись эвакуироваться. Вскоре немцы ушли из деревни в сторону Поречья.
В январе 1944 г. Осьминский район освободили советские войска, и тут же начались проверки и аресты местных жителей, сотрудничавших с оккупантами (порой необоснованные). В апреле 1944 г. офицер госбезопасности посетил о. Алексия и указал, что на основании собранных о нем данных, тот «ничего плохого не сделал и может продолжать служить, никто… никакой неприятности не причинит»[532].
В это же время батюшка подал прошение о принятии в состав клира Ленинградской епархии, но в телеграмме временно управляющего епархией архиепископа Григория (Чукова) заведующему канцелярией Ленинградского митрополита прот. Павлу Тарасову от 11 мая 1944 г. было указано: «Необходимо запросить Митрополита Николая (Ярушевича) о снятии запрещения и воссоединении протоиерея Кибардина». 1-го июня о. Алексий написал доклад митрополиту Ленинградскому и Новгородскому Алексию (Симанскому) о церковной жизни Осьминского района в период оккупации, где среди прочего отмечал: «В сохранившихся храмах сначала совершали богослужения немецкие пасторы, крестили русских детей по лютеранскому обряду, произносили речи-проповеди. Русский народ, сохранивший веру отцов и дедов, хотел иметь русских православных священников, и жители тех мест, где сохранились храмы, стали искать православных священников… Почти в каждом селении имеются часовни. Жители деревень имеют обычай в свои местные праздничные „заветные“ дни приглашать священника для совершения богослужения в часовне и совершения треб в деревне — приходилось довольно часто ездить или, вернее, ходить пешком, за неимением транспорта, километров за 10–15 и далее»[533].
13 июля 1944 г. в письме к управляющему епархией архиепископу Псковскому и Порховскому Григорию о. Алексий рассказал о своем служении в годы войны, отметив, что в 1928 г. он был, как иосифлянин, запрещен епископом Петергофским Николаем (Ярушевичем) в священнослужении, но в сентябре 1943 г. после покаяния принят в общение в Пскове Управлением Духовной Миссии с благословения Экзарха Прибалтики митрополита Сергия (Воскресенского). Однако Владыка Григорий, видимо получив соответствующий ответ от митр. Николая об условии снятия наложенного им запрещения, предложил повторно принести покаяние в Ленинграде, что о. Алексий и сделал 19 августа 1944 г. в Спасо-Преображенском соборе, будучи в тот же день воссоединен с Московской Патриархией в сущем сане протоиерея[534].
21 августа резолюцией Владыки Григория батюшка был утвержден настоятелем Покровской церкви и служил в Козьей Горе еще около года (к Пасхе 1945 г. Патриарх Алексий I наградил его наперсным крестом с украшениями). Весной 1945 г. архиеп. Григорий пригласил о. А. Кибардина быть преподавателем готовившихся к открытию в Ленинграде Богословско-пастырских курсов, но этому назначению помешал посланный 15 мая прот. Павлом Тарасовым уполномоченному Совета по делам Русской Православной Церкви резко негативный отзыв о политической неблагонадежности отца Алексия: «…был близок до революции к царскому дому. После революции встал на непримиримую позицию по отношению к советской власти. Когда возник иосифлянский раскол, Кибардин примкнул к нему и был одним из самых активных руководителей в районе г. Пушкина. В этот самый период активно с церковного амвона выступал против советской власти…»[535]
Уже летом 1944 г. у супруги о. Алексия резко ухудшилось здоровье, и она была помещена в ленинградскую больницу. 23 сентября батюшка просил прот. Павла Тарасова прислать вызов на проезд в Ленинград для доклада о церковных делах архиеп. Григорию и в связи с необходимостью взять из больницы жену. А 12 июня 1945 г. о. Алексий подал прошение архиепископу о переводе на приход, расположенный в окрестностях города, так как Фаина Сергеевна находилась под постоянным врачебным наблюдением ленинградских профессоров (она скончалась в 1947 г.). Владыка благосклонно отнесся к рассмотрению вопроса и 3 августа назначил прот. А. Кибардина настоятелем церкви Казанской иконы Божией Матери в пос. Вырица[536]. В это время МВД снова устроило проверку батюшке и, не найдя ничего предосудительного, разрешило поселиться в Вырице.
Здесь с осени 1945 г. до кончины преподобного старца иеросхимонаха Серафима Вырицкого — 3 апреля 1949 г. — о. Алексий был духовником святого. Пастыри взаимно окормляли друг друга и вели долгие духовные беседы. Около трех с половиной лет продолжалась их дружба и братская любовь. Позднее, в письме благочинному от 17 января 1956 г., протоиерей А. Кибардин так писал об отце Серафиме: «Я чту его как великого старца. Конечно, я небольшой человек, чтобы предлагать свое суждение… Но я знаю, и свидетелем был отношения к старцу Святейшего Патриарха Алексия, которого старец благословил заочно своим родовым образом Спасителя. Образ этот находится у Святейшего. Это было в 1948 году… Митрополит Григорий (Чуков) вызвал меня для представления Патриарху Алексию. Я был на приеме у Святейшего и передал Ему от старца: „Иеросхимонах Серафим из Вырицы — в миру Муравьев Василий Николаевич — просит Вашего, Ваше Святейшество, благословения и земно Вам кланяется“, — и при этом я земно поклонился.
„Знаю, знаю его, — ласково сказал Патриарх, — а как он здравствует?“ Я ответил, что духом он бодр, а телом изнемогает, так как очень много у него бывает посетителей с горем и скорбями… Святейший меня благословил и сказал медленно и раздельно: „Передайте ему от меня, что я прошу его святых молитв“. Кончился прием, слышу в публике голос: „Вот ведь за Патриарха вся Церковь молится, а он просит молитв схимонаха…“ — „Ну, это не простой схимонах, а старец“, — произнес неизвестный…»[537]
Старец Серафим и митрополит Григорий понимали, что советские власти не оставят прот. А. Кибардина в покое, как ревнителя памяти Императорской Семьи. Ведь отец Алексий по своей детской вере и непосредственности со многими делился рассказами о пребывании в Царском Селе и служении при Феодоровском Государевом соборе. Умудренные Богом старшие пастыри прекрасно знали, что самое лучшее для него решение — удалиться от мира в тишину монастырских келлий. В дальнейшем они видели батюшку в числе кандидатов на епископский сан.
Обращаясь к епископу Лужскому Алексию (Коноплеву), сам отец Алексий 21 сентября 1957 г. писал: «По милости Божией, я был близок к приснопамятному иеросхимонаху Серафиму, бывшему духовнику Александро-Невской Лавры, который последние дни своей жизни жил и скончался в Вырице. Я с 1945 г. до дня его кончины — 3 апреля 1949 г. — был его духовником.
Он мне дважды сказал: „Ты будешь архиереем“, в первый раз при начале знакомства — в 1945 г., а вторично пред своей кончиною. Мне слова старца были очень неприятны — предсказывали смерть супруги — в 1947 г. она скончалась…
В 1949 году, после кончины иеросхимонаха Серафима, был в Вырице благочинный, покойный прот. Мошинский. Он передал мне благословение и привет от митр. Григория и сказал: „Владыка меня спрашивал, что думает о. Алексий об архиерействе?“ „Что вы ответили?“ — спросил я. Ответил, что „о. Алексий о монашестве не помышляет и о епископстве тоже, считает себя недостойным!“ „Правильно, — ответил я, — так и передайте Владыке“. Как видите, Ваше Преосвященство, к монашеству я не стремился и никогда бы не поверил и не согласился бы, если бы кто стал мне говорить, что мое настроение изменится»[538].
Отец Алексий причастил иеросхимонаха Серафима перед его кончиной Святых Таин, служил первую панихиду и провожал старца в последний путь на земле. Преподобный Серафим завещал своему духовнику четыре серебряных позолоченных предмета: небольшую чашу, дароносицу, крест и Евангелие в окладе. Они были переданы о. Алексию внучкой старца, но хранились в Казанской церкви.
После кончины о. Серафима протоиерей Алексий еще почти 10 месяцев прослужил в Вырице. О том, каким он был священнослужителем, говорит докладная записка благочинного Пригородного округа прот. Александра Мошинского от 27 мая 1949 г.: «Протоиерей Алексий Кибардин свое пастырское служение при вырицкой Казанской церкви проходит с должным благоговением, истово совершает богослужения и сопровождает их поучениями. В то же время заботится о благолепии храма и умело ведет хозяйственную часть храма…»[539]
Видимо, благодаря ходатайству митр. Григория, определением председателя Верховного Совета СССР от 18 ноября 1948 г. с о. Алексия была снята судимость 1931 г. Однако активная деятельность протоиерея, его растущее влияние на верующих вызывали раздражение властей. Перед кончиной при. Серафим сказал батюшке: «Я назвал тебя архиереем и смутил тебя. Похоронишь меня, а на пасхальной неделе и не захочешь, а тебя возьмут и дадут 25 лет — это архиерейская почесть. Далеко будешь служить, и тебя будут слушаться как архиерея. А как побудешь архиереем, встретимся — будешь ходить ко мне на могилку и на могилку жены своей — мы будем рядом лежать. Я умру, а ты после меня еще 15 лет проживешь»[540].
И действительно, арестовали о. Алексия 21 января, а осудили в день Пасхи — 17 апреля 1950 г. В постановлении на арест говорилось, что он занимается в Вырице антисоветской агитацией, призывает в церковных проповедях верующих молиться за заключенных и арестованных лиц. Но в дальнейшем на следствии эти темы никак не фигурировали, видимо, органы госбезопасности решили ограничиться казавшимся им «беспроигрышным» обвинением священника в пособничестве немецко-фашистским оккупантам.
Проходивший шесть часов обыск в доме батюшки на ул. Кирова, 45, ничего не дал, многодневные допросы о. Алексия во внутренней тюрьме Управления Министерства государственной безопасности СССР по Ленинградской области с 22 января по 18 марта 1950 г. также желаемого результата следователям не принесли. Протоиерей категорически отрицал все обвинения в сотрудничестве с СД, немецкой военной разведкой и т. п. Тогда органы госбезопасности стали оказывать давление на свидетелей, что дало свои плоды. Угрожая двумя годами тюрьмы, следователям удалось запугать монахиню Евфросинию (Дмитриеву), которая согласилась подписать сочиненные за нее показания об антисоветских и прогерманских проповедях о. Алексия в годы войны. Видимо, таким же методом обработали кучера И. П. Старухина, заявившего, что он два-три раза отвозил письма А. Кибардина немецкому коменданту в Осьмино. А бывший староста Новожилов показал, что он слушал на собрании районных старшин доклад о. Алексия о его лагерной жизни, и в нем якобы были антисоветские заявления. В составленном 22 марта обвинительном заключении говорилось, что прот. А. Кибардин был «завербован комендантом Военной немецкой комендатуры для контрреволюционной работы в пользу гитлеровской Германии»[541].
Состоявшееся 17 апреля 1950 г. закрытое судебное заседание Военного трибунала войск МВД Ленинградского округа было далеко от объективности. На него не вызвали ни одного из запрошенных о. А. Кибардиным в заявлении от 8 апреля свидетелей: его домработницу Е. Я. Масальскую и бывшего командира партизанского отряда И.В Скурдинского, которые могли подтвердить постоянную помощь священника партизанам, а также членов приходского совета Покровской церкви Е. А. Кузнецову и А. К. Прокофьеву, которые знали, что в военных проповедях батюшки не было ничего пронемецкого и антисоветского.
Судебное заседание оказалось недолгим, но и его протокол свидетельствует о фальсификации дела. Стала отказываться от «своих» показаний мои. Евфросиния, начали путаться в излагаемых фактах Старухин и Новожилов. Относительно слов последнего о. Алексий заметил: «Эти показания не Новожилова, он и на очной ставке со мной мялся, не зная, что сказать, это редакция следователя. Новожилов не был тогда и на собрании». Священник по-прежнему отрицал свою вину и в последнем слове заявил: «Мне трудно оправдаться в предъявленном мне обвинении, хотя я и не виноват. Я оказывал помощь партизанам, следовательно, я оказывал помощь советской власти, а оказывая помощь советской власти, я не мог идти против нее. Я уже старик, моя участь в ваших руках, и я прошу взвесить все и вынести справедливый приговор»[542].
Однако приговор был абсолютно несправедливым — 25 лет исправительно-трудовых лагерей с конфискацией всего имущества и поражением в правах на 5 лет. В кассационной жалобе о. А. Кибардин указывал, что его свидетели не были вызваны в суд, и просил хотя бы не конфисковывать изъятые при аресте церковные предметы и деньги прихода — 5,5 тыс. рублей, а также вещи внуков. Но определением Военного трибунала от 8 мая 1950 г. приговор был оставлен в силе, и во всех просьбах священнику отказали. Отца Алексия отправили отбывать срок в так называемый Ангарлаг, или по-другому, Озерлаг. Этот лагерь представлял собой около 30 отделений в отдаленном районе Иркутской области на границе с Красноярским краем, в бассейне реки Бирюсы и вокруг строящейся трассы Тайшет — Братск.