Старуха забилась в дальний угол, лицо её исказили страх и недоверие. Она щурилась на яркий свет своими подслеповатыми глазами, куталась в серую шаль, ища защиты от жгучей силы путэры.

Медленно, ласково, точно малое дитя Стжежимир взял шар в руки. Губы его едва заметно шевелились, он бормотал что-то тихо, невозможно было расслышать ни слова. Но чем дальше он читал заклятие, тем чаще грудь его вздымалась. Даже в сумраке заметно стало, как побледнело его лицо, как вздулись вены на сухих костлявых руках. Он выдохнул громко, хрипло, закашлялся и продолжил читать.

Чернава и Ворон сцепили руки, замерли в напряжении, не шевелясь. Кажется, даже их чёрные распущенные волосы заколыхались точно на ветру. Ежи не чувствовал чародейской силы, но даже он ощутил, как зазвенел воздух. В доме стало душно, жарко. Кожа покрылась испариной, и в то же время тело пробил озноб.

Стжежимир сжал путэру двумя руками, пальцами сдавил хрусталь и вдруг закричал на незнакомом языке, задыхаясь. Он согнулся пополам, щёки его побагровели, глаза округлились в ужасе, отчаянии.

– Когти, – пискнула Веся и пальцем показала на руки Стжежимира.

Путэра мигала ярко, сверкала вспышками, и Ежи прищурился, пытаясь хоть что-то разглядеть. Свет вспыхивал и гас, тени кружили по дому, и нельзя было сказать, происходило ли это на самом деле или только чудилось, но пальцы Стжежимира вытянулись, изогнулись, ороговели. Руки покрылись серой шерстью. Острыми изогнутыми когтями он раздавил путэру, и хрусталь треснул.

Ветер вырвался наружу. Он пронёсся по дому, расшвырял лавки, разбил крынки, сбил людей с ног. Распахнулась дверь, сорвалась с одной петли, повисла.

Яркий свет вспыхнул, как тысяча костров. Ежи отпустил Весю, закрылся руками. Жар обволок его, проник под одежду, опалил волосы и руки. Звуки смешались, слились в единый гул.

Ежи пролежал так долго, дрожа от страха. Он сгорал заживо, задыхался. И наконец свет стал потухать. С трудом Ежи открыл глаза, заморгал слепо. Стжежимир стоял посреди дома, озарённый ярким светом расколотой путэры. В одной руке он держал трепыхающегося сокола, в другой хрустальный шар и поил птицу. Расплавленное золото текло из хрусталя в птичий клюв. Сила наполняла Милоша, расправляла перья на его крыльях, заживляла раны на измученном теле.

Ежи врос в пол, не в силах даже убежать прочь. Он не заметил перекошенных от страха лиц Воронов, не почувствовал, как впилась в его руку Веся. Он не увидел ничего вокруг, кроме ослепительного солнца в руках Стжежимира, которое медленно, но верно угасало.

Сокол уже больше не бился в руках чародея, безвольно повисла его голова, опали сильные крылья.

«Оно убьёт Милоша, – в оцепенении подумал Ежи. – Оно точно его убьёт».

– Это слишком много для одного, – воскликнула Чернава, её голос потонул в буре, рождённой золотым шаром. – Стжежимир! Оставь нам, не отдавай всё мальчишке! Он не выдержит!

Но целитель не услышал её, не захотел услышать. Твёрдой рукой он удерживал фарадальское чудо и всю его чародейскую силу, всё расплавленное золото древних стихий без остатка вливал в клюв сокола.

– Перестань, Стжежимир! – заревела ведьма, пытаясь перекричать безумие воплей и плача. – Оставь нам, мы столько времени защищали мальчишку. Мы заслужили это!

Но целитель молчал.

Чернава сорвалась с места.

– Отдай! – она зарычала, руки её потянулись к путэре.

Ежи сам не понял, как успел подскочить на ноги. Он бросился ведьме наперерез, оттолкнул её в сторону. Чернава вырвалась, с яростью ударила его в грудь, змеёй прошипела:

– Прочь, сучёныш!