— В гостиницу.

У одного из деревянных домов водитель остановил машину.

— Гостиница, — иронически произнес он.

Бирюлин искоса взглянул на него:

— Вы откуда призывались, не из Москвы, случайно?

— Из Москвы. Работал там на такси.

— Оно и видно.

Бирюлин приказал ему ждать и раздраженно хлопнул дверцей. Хотелось приободрить новеньких, показать, что не все так скучно в авиагородке, как они, наверное, предполагает, а водитель своей неуместной иронией все испортил.

Приехавших ласково встретила дежурная — чернявая женщина лет пятидесяти. Она сидела за уютным столом, на котором, домовито посапывая, закипал самовар. На стене висели ключи с номерками; чуть выше — тикали старенькие ходики.

Женщина отложила в сторону вязанье, поднялась навстречу, вглядываясь.

— Батюшки, каки молодцы к нам пожаловали! С прибытьицем вас!

Руки у нее были пухлые, набрякшие, добела изъеденные щелочью — немало успели поработать в жизни, — и голос певучий и добрый. То, с каким радушием произнесла женщина: «С прибытьицем», и то, как совсем по-деревенски шумел самовар, и этот недовязанный шерстяной носок на табурете, и приятная чистота в прихожей — все это словно перенесло Бирюлина на много лет назад, в родную хату. Точь-в-точь такой же была встреча в давнем сорок пятом, когда, во фронтовой гимнастерке, со сверкающими орденами, взбежал он на крыльцо и распахнул дверь, радостно, торжествующе. Мать вязала шаль; как сидела — так и выронила вязанье. «Батюшки, сынок вернулся!» — выдохнула она, еще не веря глазам, а лишь почувствовав сердцем.

Потом она суетилась по горнице, собирая на стол, а отец и сын, дымя зверским самосадом, вели неторопливый разговор о минувшей войне. Выбивая трубку о деревянную ногу (еще в германскую войну схлопотал ее), отец рассказывал невеселые деревенские новости. Редко какой двор не посетила черная весть. Колхоз зачах, поднимать надо, а мужиков-то — раз, два и обчелся: он, безрукий Макарыч, припадочный Авдейка да хромой Пантелеймон (тоже после первой мировой на деревяшке ковыляет). Почитай, одни бабы колхоз тянули. Бабы да подростки.

«А Валька, дочка Макарыча, дня не проходило, чтобы к нам не наведалась, — хитровато ухмыльнулся отец. — Небось помнишь ее? Такая рыженькая. Теперь — куда там! — заневестилась девка. Письма, что мы на фронт тебе отписывали, она сочиняла».

Весь вечер отец и мать наперебой расхваливали достоинства Макарычевой дочки, словно сын для того только и вернулся домой, чтобы немедленно на ней жениться. А он лукаво щурился, набивал самосадом трубку, погружая ее в вышитый кисет, который ему под большим секретом перед отправкой на фронт подарила та самая рыженькая Валька. Сейчас уже невеста…

На следующей неделе, к величайшему удовольствию родителей, Владимир объявил: «Идемте свататься к Макарычевой дочке». А еще через две недели огорошил их: надо уезжать на новое место службы, на Дальний Восток.

«Рази без ей-то, без армии, нельзя? — жалобно всхлипывала мать. — Чай, война-то кончилась». «Ну, женщины! — кипятился отец. — Не понимают, что армия нам во как нужна! Хватит, обожглись! — И, обращаясь уже к сыну, тихо просил: — Ты, сынок, тово… осторожнее там, в небе-то. На земле и то спотыкаются…»