Лейтенанты ошарашенно уставились на него. Зацепа даже рот раскрыл от удивления, хотел что-то сказать, но слова застряли в горле. На плечах «папаши» — полковничьи погоны, а на груди такой же крылатый значок военного летчика, как и у них, только с цифрой «один» — первый класс.

— Что же вы стоите? Вам ведь в авиагородок?

— В авиагородок, — сконфуженно промямлил Зацепа. — Извините, товарищ п…полковник… за «папашу».

— Ничего, свои люди — сочтемся, — будто не замечая крайнего смущения офицера, ответил Бирюлин. — А ваш товарищ мне так и не представился.

Высокий летчик выгнул грудь и кинул руки по швам:

— Лейтенант Фричинский!

— А я командир авиаполка Бирюлин. Прошу в машину!

Смущенные офицеры юркнули на заднее сиденье, и водитель включил скорость. Навстречу понеслись деревянные дома; над домами горбатились плюшевые зеленые сопки, густо покрытые лесом.

— Как вам наш город? — обернулся Бирюлин к офицерам.

— Ничего деревенька.

— Не деревенька, а поселок городского типа, — поправил он. — Зато какая здесь тайга!

Машина полазила по узким кривым улочкам, попрыгала по выбоинам и ухабам и вырвалась наконец на ровный асфальт тракта. Засвистел ветер. Мимо понеслись придорожные кусты орешника и шиповника, а за ними, ощетинившись в небо, возвышались темно-зеленые ели и пихты, пышные могучие кедры. И лишь изредка мелькали среди них нарядные белоствольные березки, изумрудные осины.

Тайга… Бирюлин вдыхал полной грудью терпкие хвойные, волнующие запахи и жадно вглядывался в чащобу леса, Раньше, когда еще был рядовым летчиком, он на целый день уходил в тайгу, бродил с ружьем за плечами, наслаждаясь свободой и одиночеством, но с каждым годом все реже и реже становились его встречи с природой: служба. Теперь оставалось только завидовать другим.

Лейтенанты сидели притихшие.

«Пускай казнятся, — улыбался про себя Бирюлин. — Впредь будет наука».

Машина свернула с тракта и покатила по узкой бетонной дороге, забираясь в глубь тайги.

Бирюлин не уставал любоваться исполинскими тополями — казалось, под самым небом сплели они свои густые косматые кроны, — островерхими елями, с колючих веток которых седыми бородами свисал мох. Ярусом ниже ютились осины, березы, клены. А еще ниже — заросли орешника, колючей аралии, калины, дикой смородины. И все это в хаосе и беспорядке перевито, переплетено, опутано лианами дикого винограда, кишмиша, лимонника. Густые травы в рост человека довершали живописную картину тайги. Но особенно хороши были опушки. Там, где солнцу доступно, медно горели краснощекие саранки, глянцем отливали синие лилии, желтым многоточием рассыпались среди травы кукушкины слезки. Кое-где, в низинах, рыжели толстые, точно из металла кованные, высокие листья черемши, уже успевшей отцвести.

Неожиданно из-за поворота вынырнул шлагбаум с надписью на арке: «За нашу Советскую Родину!». Это и был тот авиагородок, где когда-то начиналась командирская юность Бирюлина. Теперь молодые лейтенанты пойдут его путем.

Городок как городок, чистенький, аккуратный. Улицы и тротуары покрыты асфальтом. Дома деревянные, потемневшие от дождей. Лишь дальше, за стадионом, желтеет единственное каменное здание, за которым угадывается аэродром. Показалась башня командно-диспетчерского пункта, антенна радиолокатора, высокие серебристые хвосты истребителей.

— Домой или в штаб? — спросил солдат-водитель у Бирюлина.