Олимпию, ушедшую со сцены и чуть позже умершую во время эпидемии чумы, теперь сменила шведка Кристина, такая же интриганка, но с долей наивности, делавшей ее скорее мечтательницей, чем настоящим инструментом власти и сопряженного с нею риска. Выросшая в условиях безальтернативного лютеранства и пронизывающего холода своей страны, экс-королева с восторгом погрузилась в сияние барочного Рима и атмосферу религиозности, где щегольство ритуалов нередко замещало глубину веры. Это был город праздников, балов, сплетен, ухаживаний, состязаний и турниров; дворцы нобилей, подобные жемчугу и самоцветам, разбросаны в море убогих лачуг, а аристократия в своих плащах и рясах блистала посреди плебса, забитого и довольно невежественного. По сути оставшийся языческим город, в котором странные предметы, овеянные ореолом легенд и преданий, почитались мелким людом как священные реликвии: кисть руки Иосифа Аримафейского, один из тридцати Иудиных сребреников, фрагмент креста, на котором был распят Иисус, один из хлебов, чудесным образом умноженных Христом, и даже его крайняя плоть, удаленная во время иудейского обряда обрезания.

Первой резиденцией Кристины стало одно из самых чудесных римских зданий — палаццо Фарнезе, с галереей фресок Аннибале Карраччи, памятник ренессансного искусства. В честь ее прибытия были устроены праздничные гуляния, где оригинальные маски помогали скрыть коварство, козни и запретные галантные приключения. Также состоялись карнавальные скачки, в которых соревновались лошади и ослы; в забегах, помимо животных, заставляли принимать участие и евреев-"богоубийц", даже престарелых. Чернь веселилась, высмеивала, подзуживала, запускала в бедняг всем, что попадалось под руку, — от гнилых фруктов до дохлых кошек. В общем, "вечный Рим", как всегда балансирующий на грани великолепия и позора, блеска и унижений, склонный к издевке и злой шутке, к жестокости и благородству, но слегка инфантильный в любой ситуации. Кстати, в августе 1686 года, за три года до смерти, Кристина провозгласила себя покровительницей "евреев города Рима". Это был мужественный поступок, особенно в том городе, где всего лишь за столетие до этого придумали заключить их в гетто.

Кристина, понимая, к чему ее обязывает монарший ранг, распахнула двери своих салонов "сливкам" общества, всем тем, кто мог предложить ей самое лучшее — интеллект, остроумие, власть. Большинство кардиналов, обитавших в Риме, примерно человек тридцать, взяли за обыкновение посещение ее вечеров, довольные радушием и гостеприимством — веселым и торжественным, — которое для них приберегалось.

Среди ее гостей часто замечали кардинала Дечио Адзолино, родом из Фермо: с молоком матери он впитал хитрость и изворотливость родной области Марке. Это был непримечательный мужчина среднего роста, наделенный, однако, живейшим умом; пять из его девяти сестер были отданы в монахини, в священники подался и один из его братьев. В семьях скромного достатка отличным выходом из затруднительного положения считался постриг бесприданниц.

В эпоху Иннокентия X двадцатилетний Адзолино благодаря протекции грозной донны Олимпии получил пост секретаря шифра, то есть человека, ответственного за секретные коды папской корреспонденции. Естественно, должность весьма деликатная, требовавшая особых умений, непредвзятой трезвости и определенной склонности к интриганству. Все эти способности Адзолино проявит сполна, пройдя все ступени церковной карьерной лестницы, вплоть до должности кардинала. Это не исключает того факта, что его жизнь была чрезвычайно насыщенной и интенсивной в сексуальном плане, по крайней мере до тех пор, пока он не познакомился с Кристиной. Этих двоих связала любовь, длительная, нежная, быть может, даже плотская (здесь нет точных сведений) и уж точно пронизанная порывами чувств, острой ревностью, мелкими обидами и отмщениями — как и всякое истинное чувство.

Когда оба состарились, их еще видели спокойно прогуливающимися вместе в саду палаццо Корсини, тихо дискутирующими на различные темы, обсуждающими книжные новинки, поверяющими друг другу заботы и недуги; шаг замедлялся, вероятный пыл молодости усмирялся возрастом. Все фантазии, утопии и мечтания, составлявшие предмет вожделений королевы на протяжении ее бурной жизни, постепенно ушли. К шестидесяти годам у нее осталось только одно — присутствие и поддержка престарелого кардинала, когда-то способного влиять на ход избрания папы, а сейчас занятого отчуждением части своего имущества в пользу нуждающихся и на благотворительные цели.

Однако предыдущий этап жизни Кристины содержит эпизод, о котором стоит поведать, так как он в полной мере демонстрирует и ее темперамент, и политически ангажированную благожелательность папы и его двора. Речь идет об убийстве, совершенном настолько беспощадно, что оно наложило отпечаток даже на такое хаотичное существование, как жизнь Кристины.

В ноябре 1657 года она по приглашению короля Франции Людовика XIV находилась в Фонтенбло. Цель визита состояла в попытке окончательно прояснить, поспособствует ли будущий Roi Soleil ("король-солнце") завоеванию для нее трона Неаполя. Кристина, по простодушию или же по неосмотрительной амбициозности, воображала, что сможет вклиниться в борьбу Франции и Испании, чтобы выкроить для себя королевство на Апеннинах. Людовику было всего девятнадцать лет, но его "наставник", проницательный и коварный кардинал Мазарини (родившийся в затерянной деревеньке в Абруцци и добравшийся до французского двора), дал ей понять, что, быть может, рано или поздно стоит попытаться.

В действительности Мазарини думал только о себе самом и о своем короле. Половинчатые и расплывчатые обещания стали не более чем уловкой, чтобы сдерживать эту неугомонную женщину, которая — кто знает — может оказаться полезной в Риме. Время шло, и с каждым месяцем Неаполитанское королевство становилось все более призрачной затеей. Хуже того, циркулировали упорные слухи, что Мазарини вел с Испанией секретные переговоры о мире — для Кристины это значило бесповоротное прощание с трепетно взлелеянной мечтой. Экс-королева так долго вынашивала эту идею, что озаботилась даже эскизом униформы армии, во главе которой она встанет: черные и фиолетовые кители с серебряным шитьем и позументами. Сейчас же все того и гляди канет в небытие, рассеется, как туман на заре. Сильнейшая досада или же более приземленные соображения подвигли ее возложить ответственность за собственный потенциальный провал и бесчестье на маркиза Джан Ринальдо Мональдески, придворного оруженосца, персонажа ненадежного и скользкого, но явно не заслуживавшего той страшной участи, на которую его обрекла Кристина, обвинив в измене.

Чудовищная сцена разыгралась 10 ноября в Оленьей галерее замка Фонтенбло. Там собрались королева, трое мужчин, священник и незадачливый маркиз. Кристина продемонстрировала всем пачку писем, адресованных маркизу, за подписью его конфидента, некоего Франческо Мария Сантинелли, в которых о ней неприкрыто злословили, смакуя всяческие сальности и скабрезности. На деле же все послания были сфальсифицированы самим Мональдески, признавшим после тщательного допроса этот факт и приведшим крайне слабые доводы в свою защиту. Маркиз был напуган, королева непреклонна, трое мужчин молча поглаживали эфесы шпаг. Внезапно Мональдески бросился перед королевой на колени, умоляя ее о прощении (сохранившаяся в замке картина воссоздает ситуацию). Он рыдал навзрыд, торопливо что-то говорил, глотая слова и всхлипывая. Королева бесстрастно выслушала его. Затем, по завершении бессвязной и затянувшейся речи Мональдески, холодно бросила священнику: "Подготовьте этого человека к смерти". Произнеся приговор, она покинула галерею и вернулась в свои покои.

Было предпринято несколько попыток заступничества. Кристине даже указали на то, что замок — это королевская собственность и убийство человека в нем было бы нарушением закона, суверенных прав и основ гостеприимства. Кристина парировала, что даже в Фонтенбло ее право судить своих подданных оставалось неприкосновенным; она велела священнику поскорее разобраться со своими обязанностями и с тем, что диктовала ему совесть. Когда стало очевидным, что все попытки безуспешны, один из трех мужчин молниеносным движением всадил клинок в живот просившего пощады маркиза. Удар не был смертельным, в том числе потому, что Мональ-дески под одеянием носил (ненужная предосторожность) железную кольчугу. Понадобились другие удары, еще и еще, но и они не поставили точку. Истекающий кровью, искалеченный, потерявший несколько пальцев, пытаясь защититься от шпаг нападавших, маркиз ползал вдоль стены, стонал, взывал к милости Господа, теряя силы и превращаясь в истерзанный кусок мяса. Казалось, его агония будет вечной. В итоге одному из трех палачей удалось его добить, перерезав горло.

Что же такого натворил маркиз? Что породило такую безжалостность в душе королевы? Теперь этого никто и никогда не узнает. Конечно же, истинным мотивом стали отнюдь не фальшивые письма маркиза — они были только поводом для грубо инсценированного придворного заговора. Поговаривали о любви, обернувшейся ненавистью, об откровенных признаниях, использованных ей во вред, о сговоре с целью лишить ее надежд на неаполитанский трон, о льстивых и подхалимских речах, цинично опровергаемых поведением в конкретных обстоятельствах. В итоге сообщили, что маркиз был виновен в политической измене — объяснение, которое придавало хоть какую-то видимость законности такой ужасающей казни. Несмотря на это, гнев Мазарини и замешательство папы были весьма сильны; последний прямо наказал Кристине какое-то время не возвращаться в Рим. Надменная и гордая королева не сочла нужным подчиниться.

Тем не менее на протяжении всей своей жизни, каждый раз, когда ей припоминали этот эпизод, Кристина торопилась громогласно подтвердить, что верит в свою правоту. Мазарини она написала: "Мы, люди Севера, довольно-таки дикие и не больно пугливые… По поводу того, как я поступила с Мональдески, могу сказать Вам только то, что, не будь это уже сделано, я бы сегодня вечером не уснула в своей постели, не завершив начатое, и раскаиваться мне не в чем". Тот, кто посетит замок Фонтенбло сегодня, сможет собственными глазами увидеть выставленные на всеобщее обозрение железную кольчугу и шпагу, которым Мональдески тщетно пытался вверить свою жизнь. Если присмотреться, то кажется, что между кольцами кольчуги виднеются остаточные следы крови, хотя это может быть и ржавчина.

Убийство маркиза отбросило тень на всю дальнейшую жизнь Кристины. Пусть это событие и не имело каких-то зримых последствий, но оно никогда не было забыто. В Риме существование Кристины вошло в прежнее русло: академии, собрания выдающихся личностей, художников и артистов, сердечная дружба с кардиналом Адзолино. При ее "дворе" регулярно появлялись композиторы Алессандро Скарлатти (занимавший какое-то время должность ее личного капельмейстера) и Арканджело Корелли, клавесинист Бернардо Пасквини, а нередко — и сам Бернини. Сердечные приглашения рассылались и некоторым из лучших певиц города (Анджелине Квадрелли, Антонии Корези, Марии Ландини), а также кастрату Антонио Ривани, прозванному Чиччолино, виртуозу с ангельским голосом, — Кристина (в художественном смысле) была от него без ума и непрестанно ревновала ко всем.

В здании, где раньше располагалась старинная тюрьма Тор ди Ноне, бывшая королева оборудовала первый в Риме общественный театр. На его подмостках перед публикой упражнялись в декламации, исполнительском мастерстве и пении настоящие женщины, ее "красавицы-протеже". Для этого папа Климент X (1670–1676) был вынужден аннулировать давнишнее постановление, запрещавшее женщинам выступать на сцене и участвовать в постановках, где их заменяли кастраты, обладавшие чистейшим фальцетом; этот запрет был одним из элементов привычной католицизму мизогинии (женоненавистничества), особенно подпитываемой пылом иезуитов после Тридентского собора.

Но активность бывшей королевы не ограничивалась исключительно увеселительной деятельностью. Помимо ботанических работ в саду, Кристина с нуля собрала библиотеку, состоявшую почти из тридцати тысяч томов и десяти тысяч манускриптов; организовала комнату медалей, орденов и прочих наград; основала научную лабораторию, где ставились алхимические эксперименты. Она, как и многие люди, бросавшиеся с головой в омут изучения оккультного мира, мечтала трансформировать свинец в золото. Однако в ее случае это были не просто мечты, а точная мысленная установка, граничившая с утопией и иллюзиями: с помощью извлеченного таким путем золота она намеревалась снарядить армию в поход против турок.

Естественно, никакого богатства из воздуха добыть не удалось, и армия осталась одним из многих нереализованных экстравагантных проектов Кристины. Между тем конклав 1676 года под давлением могущественного Людовика XIV избрал папой Бенедетто Одескальки под именем Иннокентия XI. Новый понтифик принес с собою дух Реставрации: закрытие театров, включая Тор ди Нона, возобновленный запрет на участие женщин в спектаклях, потом отказ в праве брать уроки музыки, осужденной "как вредное для их целомудрия искусство". Протесты были, но осторожные: новый понтифик сам подавал пример аскетичной жизни, да и докучать едва воцарившемуся суверену было неосмотрительно. Его предшественник Климент X назначил Кристине ежегодную ренту в двенадцать тысяч скудо, что Иннокентий поспешил отменить. Говорят, что ее это не особенно огорчило. Она всегда жила не по средствам, залезая в долги и черпая деньги из неведомых источников с такой непринужденностью, какая встречается только в тех, кто никогда не сталкивался с бедностью и лишениями.

Жизнь Кристины катилась по уже накатанной колее, у нее было еще несколько любовных увлечений, помимо многолетней трепетной привязанности к кардиналу. Одной из ее последних любовниц стала балерина и певица Анджелика Волья по прозвищу Джорджина. Отношения Кристины с женщинами всегда были любопытными и запутанными, хоть по большому счету вполне объяснимыми в отличие от некоторых других ее поведенческих реакций. К примеру, во время своего путешествия во Францию она пожелала познакомиться с Нинон де Ланкло, прославленной куртизанкой, "заточенной" в монастырь Ланьи за то, что чрезмерно щедро раздаривала свои ласки и благоволение окружающим. Кристина часами беседовала с ней, обмениваясь сокровенными мыслями, суждениями и оценками. Рассказывают, что остроты, отпущенные ею в этих разговорах на тему религии, весьма оскорбили папу. Действительно, бывшая королева заявила, что ее истинным вероисповеданием было учение античных философов, а все прочее казалось ей чепухой или же мошенничеством.

Вероятно, она была искренна в своей пылкой любви к жизни, свободной от рамок, крайне беспорядочной и бесповоротно языческой. Вполне возможно, что по той же причине она не переносила даже вида беременных женщин, ведь и трон-то она покинула из-за отказа подчиниться династическому долгу, выступив в роли матери престолонаследника. Прознав, что одна из ее камеристок ждет ребенка, она велела той больше не появляться в ее присутствии.

Такой она оставалась до самой смерти, окруженная двором, невероятно пестрым и уникальным даже для видавшего виды Рима: лучшие умы, великие художники и артисты, и тут же — всевозможные шарлатаны, авантюристы, сводники, сутенеры и проститутки. На излете отмеренного ей срока Кристина ощутила совсем иное душевное волнение и одухотворенность, парадоксальным следствием чего стало растущее раздражение или разочарование, вызванное неуемной роскошью понтификата. К примеру, в письме к своему Адзолино она высказалась крайне категорически: "Предосудительно наблюдать, как многие миллионы из церковной казны выбрасываются на ветер — на неуместное пускание пыли в глаза или награды абсолютным ничтожествам и подхалимам, цель которых высосать до капли кровь и пот бедняков".