Незадолго до рассвета 5 июля сотня французских солдат при помощи горстки римских "якобинцев" пробирается во дворец через окна, обращенные к церкви Сант-Андреа на виа дель Квиринале. Оскорбительный поступок. Наполеон потом скажет, что это была личная инициатива генерала Миол-лиса, опасавшегося народного мятежа, или же приказ генерала Раде. В любом случае мандата на это он им не давал. Солдаты вламываются во дворец, швейцарская гвардия не реагирует и позволяет себя разоружить. Пока Наполеон на равнине под Ваграмом, к северо-востоку от Вены, готовится к одной из своих лучших битв, в Риме генерал Раде предстает перед Пием VII и именем императорского правительства требует подписать отказ от притязаний на светскую власть.

Папу не запугать, напротив, его ответные реплики отважны: "Мы не можем ни уступить, ни бросить то, что нам не принадлежит. Император может разорвать нас в клочья, но все равно ничего не получит. Разве после всего сделанного нами для него мы должны были ожидать подобного поведения?" Генерал в ответ сообщает, что его долг — переправить папу в другое место. Понтифик просит два часа на подготовку, в чем ему отказывают; тогда он требует, чтобы ему разрешили покинуть Рим в обществе его доверенных лиц, но тоже безрезультатно. В итоге Пий VII совершает возвышенно театральный жест: он берет с собой только требник и распятие и, сев в карету, отправляется в изгнание.

Скверное приключение после многих мытарств завершается благополучно. Падение наполеоновской империи погасило конфликт, а Пий VII сумел, наконец, возвратиться в Рим из ссылки в Фонтенбло. При содействии ловкого госсекретаря Эрколе Консальви (рукоположенного кардинала, то есть никогда не являвшегося священником) папа посвятил себя упорядочению собственного государства, которое решением Венского конгресса 1814 года было восстановлено практически полностью в прежних границах. Какая изысканная ирония! Ведь вся эта история началась в том же городе, где спустя шесть промелькнувших как один миг лет в ней была поставлена финальная точка.

Через несколько десятилетий, в 1848 году, в еще более трагических условиях дворец был осквернен вновь. В церковном государстве, как и по всей Италии, 1848-й — это год восстаний и бунтов. В Риме положение особенно запутанное. Как всегда случается, когда потребность в переменах не находит выхода в политическом поле, импульс толпы, не сконцентрированной на конкретной цели, распространяется во все стороны, порождая сумятицу; в годину смуты разумные и справедливые требования чередуются с самыми абсурдными претензиями. Экстремисты любого толка играют на струнах всеобщей нетерпимости, подпитывая и усугубляя ее. В сентябре папа вверяет правительство заботам Пеллегрино Росси, дисциплинированного, скрупулезного человека, пэра Франции и профессора политэкономии, который был направлен в Рим в качестве французского посла. За тонкое дипломатическое искусство его возвели в графское достоинство.

Росси следует попытаться вернуть былой авторитет и имидж понтифику и одновременно сформировать менее ретроградную администрацию, запустив неизбежные социально-экономические реформы. Вероятно, ему удалость бы решить поставленные задачи, но не хватило времени даже попробовать. Однажды, через два месяца после своего назначения, 15 ноября, Росси поднимается по парадной лестнице дворца Апостолической канцелярии на торжественное открытие парламентской сессии, но внезапно двое или трое преступников бросаются ему наперерез и убивают, полоснув кинжалом по горлу. А ведь Росси едва начал двигаться к своей цели по приданию светского характера царству понтифика, к тому же он симпатизировал концепции "Итальянской лиги", то есть федерации государств полуострова, в условиях которой каждое из них сохранило бы свою автономность. Его реформаторские действия были осмотрительными и осторожными, насколько позволяла обстановка, за это его и ненавидели самые яростные карбонарии, охваченные революционной манией, — извечная трагедия любого политического процесса. В своей первой речи с трибуны итальянского парламента Кавур отнесет Росси к числу величайших фигур Рисорджименто.

В результате его смерти мятежный дух, до того выплескивавшийся спорадически, перерос в открытое восстание. Пий IX затворился в палаццо Квиринале, осажденном взбешенной толпой. Бунт, беспорядочный и невнятный, имел вполне опознаваемую политическую ориентацию. Манифестанты потребовали, чтобы папа объявил войну Австрии, упразднил дворянские привилегии, созвал общеитальянское Учредительное собрание, провел радикальные преобразования. На площади разглагольствуют, кричат, распускают слухи, сплетничают, беснуются, наседают на ворота. Швейцарцы, скорее испуганные, чем грозные, дают залп; мятежники, сперва обескураженные, быстро реорганизуются; в их рядах тоже есть солдаты и гражданские гвардейцы, то есть люди, обученные обращению с оружием. Интенсивная перестрелка сменяется попытками штурма. Убитые и раненые есть с обеих сторон, застрелен папский секретарь.

Это несчастье подтолкнуло понтифика к решению покинуть Рим. Его бегство в короткие сроки подготавливается при помощи баварского посла Карла фон Спаура. Ночью 24 ноября, переодевшись простым священником и выдав себя за гувернера семьи Спаур, Пий IX устремляется в Гаэту под защиту короля обеих Сицилий.

Пий IX, Джованни Мария Мастаи Ферретти (1792–1878), сыграл видную роль как в истории католической церкви, так и в политической истории Италии прежде всего благодаря двум взаимосвязанным причинам: долгое тридцатидвухлетнее царствование и необычайные перемены, с которыми мало-помалу ему приходилось сталкиваться. Достаточно подумать, что его детство выпало на годы Французской революции, а юность — на эпоху Наполеона и Реставрацию. В зрелом возрасте он застает революционные волнения 1848 года и утверждение рисорджиментских идеалов, которые поставят под вопрос легитимность его монархии. Стариком он будет наблюдать, как пьемонтские солдаты хозяйничают в его резиденции, а Квиринал превратится в королевский дворец "узурпаторов" из Савойской династии. Исключительная парабола жизни, взбудораженная, истерзанная эпоха, которую нужно было встречать лицом к лицу, имея определенный интеллектуальный и политический горизонт, гибкость, сговорчивость, широту воззрений. Всего этого в арсенале у него не было.

Уже в тридцать пять лет Джованни Мастаи Ферретти был назначен архиепископом Сполето, в 1840 году произведен в кардиналы. Шесть лет спустя, 16 июня 1846 года, в четвертом раунде голосования большинством в тридцать шесть голосов из пятидесяти участников конклава его избрали папой. В заключительном круге он обошел кардинала Ламбрускини, беспощадного реакционера; это давало надежду на то, что его понтификат будет ориентирован на умеренный реформизм. Действительно, итальянские патриоты выказали ему свое расположение, кто-то даже разглядел в нем воплощение "неогвельфского" идеала, о чем писал священник Винченцо Джоберти в своем труде "О духовном и гражданском превосходстве итальянцев". Джоберти придерживался концепции федерализма как фундамента итальянского единства и политической программы, сконцентрированной на идеях, распространенных и во Франции: примирение религиозности и духа нации, католицизма и либерализма.

В специфически итальянском контексте папа, относившийся к проекту благожелательно, мог бы послужить для него важнейшей точкой опоры. Мандзо-ни, Розмини, Пеллико, Томмазео с энтузиазмом восприняли успокаивающую мысль о переходе к федеральной системе в Италии во имя устойчивого равновесия и без пролития крови. В стане противников оказались некоторые католические иерархи, а также иезуиты, опасавшиеся, и не напрасно, противоречивого смешения политического режима и религиозных порядков.

Среди тех, кто, пусть лишь поначалу, загорелся этими идеями, был Джузеппе Монтанелли (дед знаменитого журналиста и историка Индро Монтанелли), писатель, чиновник, депутат, яркий представитель течения романтизма. В "Итальянских мемуарах" он поведает о своей увлеченности этими идеями на раннем этапе: "Да, мы все были охвачены порывом, и ошибка была благодетельна; поскольку без возгласа "Да здравствует Пий IX" кто знает, когда бы еще массы итальянцев смогли ощутить свою принадлежность к национальной жизни, образ которой сегодня, вольно или невольно, бережно хранят их души; именно он рано или поздно приведет нас к единству". Суждение трезвое, лишенное иллюзий, вероятнее всего, реалистичное относительно поводов, предлогов и причин, способных разжечь из искры пламя народного энтузиазма.

На первых порах папа проявил себя неплохо: объявлена амнистия по политическим преступлениям, учреждены залоговые органы и институт поручительства, гарантирована ограниченная свобода прессы. В Риме, где до 1815 года публиковался лишь один вестник "Диарьо бисеттиманале" (букв. "Двухнедельный журнал") и напрочь отсутствовали ежедневные издания (до 1846 года), внезапно расцвели частные газетные предприятия умеренно-либерального толка. Пий IX отменил меры, дискриминирующие евреев, равно как и требование их принудительного проживания в гетто; санкционировал прокладку короткой железнодорожной ветки в Лацио; 14 марта 1849 года позволил сформировать и, что принципиально с политической точки зрения, направить отдельные армейские полки на фронт военных действий с Австрией, в эпоху знаменитой Первой войны за независимость. Она продлилась недолго; уже к концу апреля папа недвусмысленно выразил желание покинуть ряды борцов за итальянское дело: "На земле поручено замещать нам Того, кто является творцом мира… и отеческая любовь наша обращена ко всем народам и нациям, без изъятия". Практическим и непосредственным следствием этого шага было то, что его войска, походным маршем продвигавшиеся к северным границам церковного государства, были отозваны.

Почему это произошло? Дебаты вокруг такой молниеносной перемены взглядов были долгими и упорными, мнения разделились. Заявляли о "предательстве Рисорджименто", намекали о настойчивом давлении иезуитов, противников объединительного процесса, и о том, что папа ощутил себя марионеткой, "инструментом" в руках "итальянцев", поэтому и решил дать обратный ход. Возможно, истина лежит где-то на стыке этих доводов, среди которых есть один фундаментальный: папе надлежит быть политиком. Это и подтолкнуло его к осознанию, что на посту главы церкви и главы государства, воплощая двойную власть, духовную и мирскую, будучи понтификом и королем, ему придется подчиняться требованиям осмотрительности и благоразумия, причем его собственная воля в данном случае не сможет разорвать узы возложенной на него ответственности.

Крутой поворот, низкое предательство, отказ от идеи, понимание подспудных течений… Как бы мы ни называли этот факт, но он оказался самой что ни на есть убедительной предпосылкой трагических событий последующих месяцев. Не исключено, что более дальновидный или же менее скованный традицией и доктриной политик сумел бы извлечь совершенно иной эффект из такого рода препятствий, например, проанализировать и взвесить вопрос светской власти, которая достигла высшей точки своего развития и клонилась к закату. Легче сказать, чем сделать, — всяк задним умом крепок. Так или иначе, но реакция папы была совсем другой.

О том, что случилось в Риме после его бегства в Гаэту, о краткой и славной авантюре Римской республики рассказано мною в главе "Братья Италии" книги "Секреты Рима", к ней я и отсылаю всех интересующихся этим периодом. Напротив, здесь мы проследим за Пием IX в изгнании, которое, впрочем, не было слишком длительным: семнадцать месяцев, с ноября 1848-го по апрель 1850 года.

Папская политика по восстановлению контроля над государством протекает по двухчастному сценарию. С одной стороны, он дезавуирует деятельность республиканского правительства, с другой — побуждает к вмешательству и интервенции европейские католические державы. В феврале в речи, обращенной к дипломатическому корпусу, папа призывает:

Мы обращаемся к вам, дабы довели вы до сведения дворов и правительств ваших чувство Нашего глубокого возмущения и протеста. Низвергнуты подданные понтифика в бездонную пропасть нужды, и сподвигнуты они на это все той же дерзновенной сектой, извечной противницей человеческого общежития; Мы, как светский князь и еще более как понтифик католической религии, выражаем стоны и мольбы большей части означенных подданных, алчущих избавиться от сковывающих их цепей. В то же время просим, чтобы соблюдено было священное право светского владычества Святого престола, принадлежащее нам столетиями, повсеместно признанное и легитимное.

В апрельском (через год) торжественном обращении к Святой коллегии кардиналов он предостерегает:

Кто не ведает того, что город Рим, средоточие католической церкви, сейчас (увы, о горе нам!) превратился в непроходимую сельву с рыкающими животными, изобилующую людьми разных народностей, отступниками, еретиками или, как принято говорить, наставниками коммунизма или социализма? Вдохновлены они самой чудовищной ненавистью к догматам католической веры, изустно или письменно, любым доступным способом изыскивают они пути распространить и рассеять по свету зловредные ошибки любого рода, совратить сердце и душу каждого, дабы в самом Риме стало возможным замарать святость католической религии, незыблемые принципы вероучения.

Параллельно с этим госсекретарь кардинал Антонелли направляет в правительственные канцелярии Испании, Франции, Австрии и Королевства обеих Сицилий послание, где среди прочего пишет: