Ситуация в Папском государстве подобна опустошающему пожару, вызванному деятельностью партии, стремящейся подорвать социальные устои. Под обманчивыми, иллюзорными предлогами национализма и независимости она не гнушается никакими средствами, чтобы довести до кульминации свои низость и подлость. Так называемый фундаментальный декрет есть не что иное, как акт, коим повсюду порождается самое мерзкое вероломство и отвратительное безбожие.

И завершает: "[Папа] вновь обращается к державам, прежде всего к католическим, которые с таким благородством и великодушием явили свою твердую убежденность… в уверенности, что они сумеют действовать быстро и осуществить нравственное вмешательство с целью возвращения Ему престола". Кардинал пишет о "нравственном вмешательстве", но намекает при этом на вооруженную интервенцию. И действительно, послание, интерпретируемое в таком ключе, станет основанием для военной операции.

Политическая активность папы непрерывна, лишена всяческих нюансов и оттенков. Он ведет наступление по всему фронту, идет в лобовую атаку, бросает вызов, отвергает любое посредничество. Из Гаэты он провозглашает республиканское правительство незаконным и запрещает "добрым христианам" под угрозой отлучения от церкви участвовать в выборах, определяемых им как "святотатство". Фактически это приводит к тому, что умеренные манкируют голосованием, в результате чего (а процент голосующих высок: всего около 50 процентов, в ряде районов эта цифра доходит до 70) формируется ассамблея, где доминирующие позиции занимают радикалы, не чурающиеся экстремизма.

Как расценивать такой поступок? Как политическую ошибку? Или же это была хитроумная уловка? Не допустив к урнам для голосования последователей умеренных течений и предоставив всю политическую сцену экстремистам, новорожденная республика оказалась под контролем несбалансированного кабинета министров с сильным креном влево (в сегодняшних терминах). Тем самым создавалась питательная среда для эксцессов и крайностей, что, безусловно, сделало бы ее мишенью для критики. Нечто похожее опять произойдет с буллой Non expedit от 20 сентября 1870 года, появившейся после вступления итальянцев в Рим через брешь в Порта Пиа; она станет очередным подтверждением близорукости в отношении фанатичной непримиримости.

Можно себе представить, в каком душевном состоянии папа вернулся в Рим, как только обстановка позволила это сделать. Если на первом этапе понтификата его поведение в глазах многих казалось двойственным, то сейчас любые сомнения были развеяны. Он приступил к самой настоящей, аутентичной и скрупулезной реставрации прежних порядков, включая восстановление смертной казни, отмененной Римской республикой. Пий IX концентрируется на пастырской деятельности (конгрегации, семинарии, миссии для обращения "неверных", семинары и церковные службы), а также на некоторых социальных вопросах, которые пробудившееся народное сознание не позволяет больше игнорировать. Но по доктринальным и непосредственно теологическим темам его воззрения остаются абсолютно реакционными. 8 декабря 1854 года он объявляет догматом тезис о непорочном зачатии, а булла Ineffabilis Deus ("Невыразимый Господь") уточняет:

Оглашаем, обнародуем и определяем, что доктрина, согласно которой Пресвятая Дева Мария в миг своего зачатия, единственно по воле всемогущего Господа, даровавшего сие ввиду заслуг Иисуса Христа, Спасителя человечества, осталась непорочна и была спасена от первородного греха, открыта нам Богом, отчего каждому католику надлежит верить в нее постоянно и неукоснительно.

Этот жест, несомненно, наложил печать на весь его понтификат и вызвал бурные эмоции в католическом мире, пусть многие верующие в наше время уже и утратили точное понимание его значения, более того, нередко этот постулат смешивают с другим — о девственности и целомудрии Марии.

Десять лет спустя Пий IX издает энциклику Quanta сига ("Заботы наши"), приложением которой был пресловутый Силлабус, иначе говоря, нечто вроде каталога ошибок и заблуждений современности.

Время движется галопом, новости сменяют друг друга во всех сферах, промышленный переворот и инновации в самом разгаре, стремительно и неудержимо идет обновление политической жизни, социальной борьбы и средств коммуникации. Тот старый, привычный мир, служивший ориентиром для папы и идеалом для всего его поколения, клонился к закату, исчезал на глазах. Будучи духовным лидером, Пий IX боялся, что этот процесс опасен для церкви, рискующей очутиться за бортом, утратить функцию точки опоры и осевого стержня человеческой морали. Тревога подталкивает его к написанию печальных слов осуждения

злодейских махинаций и преступных козней тех, кто извергает, точно бушующее море, обломки, пену фальши и несостоятельности, кто обещает свободу, хотя сам является рабом развращенности и гниения. Обманчивыми суждениями и пагубными сочинениями вознамерились они ниспровергнуть основы католической религии и гражданского общества, устранить из мира любую добродетель и справедливость, совратить души и умы людские. и в наибольшей степени испортить несведущую молодежь, утянуть ее в западню ошибок, чтобы, в конце концов, вырвать ее из лона католической церкви.

Силлабус резюмирует беспокойство понтифика. Это документ, в котором решительно, без половинчатых фраз и экивоков осуждается прогресс и все то, что он несет с собой: либерализм, современную цивилизацию, свободу, в том числе печати и совести. Пий IX считает тяжелейшими грехами развод, низложение светской власти папства — гипотезу, в рамках которой католицизм больше не является единственной религией государства, — да и саму идею о возможности отделения от него церкви. Он полагает неприемлемым публичное отправление прочих культов, демонстрацию плюрализма мнений, мыслей и воззрений. Социализм характеризуется как "роковая ошибка". Понтифик обрушивает проклятия на либеральные принципы устройства социума, которые постепенно и повсеместно укрепляются на Западе, он словно одержим этим, опасаясь (прозорливо), что такой современности непременно будет сопутствовать религиозная индифферентность. В той же энциклике его жалобы пропитаны грустью:

Разве не видно и не понятно каждому, что тот, кого полностью устраивает человеческое общество, избавленное от уз религии и истинной справедливости, конечно же, не может стремиться ни к чему иному, кроме как к добыванию и накоплению богатств, и нет для него иного закона, помимо необузданной алчности души, потакающей собственным желаниям благоустроенности и удовольствий?

Эти слова, вне всякого сомнения, точно схватывают суть одного из главных аспектов современности. И в самом деле, все это свойственно массовому обществу; безусловно, жадность и ниспровержение нравственных ценностей характеризуют многие современные культуры, где превалирует неистовая мания денег и потребления. Предугаданное папой, запертым в цитадели Святого Петра, точно совпадает с тем, что было предсказано крупнейшими мыслителями нашей эпохи, в частности во второй половине XX века. Вывод в том, что папа Мастаи видит возможное зло, но пренебрегает всем остальным: социальными завоеваниями, преимуществами свободы, распространением знаний, прогрессивным вкладом научных исследований, ускользнувших из силков насильственного подчинения доктрине. Прежде всего, человек, претендующий на роль политика, предлагает неверные управленческие средства, отстаивая возврат к беспримесному абсолютизму, уже неактуальному и элементарно невозможному в текущей повестке дня.

6 декабря 1864 года, за два дня до публикации Силлабуса, Пий IX уведомляет Конгрегацию ритуалов о своем намерении созвать в кратчайшие сроки Вселенский собор, то есть совещание всех католических епископов мира, дабы обсудить всю ту тематику, касающуюся церковной жизни, которую само время выдвинуло на первый план. Он будет двадцатым в истории церкви и впервые пройдет в базилике Святого Петра, отсюда его название — Первый Ватиканский. Потребуются месяцы подготовительных работ и согласования повестки, прежде чем он будет официально открыт. Между тем в 1866 году вспыхивает война между Италией и Австрией, в связи с чем французские войска, дислоцированные в Риме для защиты папства, будут выведены из города. В том числе и поэтому только 29 июня 1868 года булла Aeterni Patris ("Вечного Отца") ознаменует сбор всех делегатов собора.

Первая сессия ассамблеи пришлась на 8 декабря 1869 года, на ней присутствовали почти восемьсот кардиналов из всех уголков земли. Какие же цели преследовало столь торжественное событие? Историки выделяют две ключевые цели, полностью соответствующие важнейшим решениям, принятым собором. Первая сводилась к утверждению иерархами церкви тех положений, что были прописаны папой в Силлабусе. В этом документе, как мы помним, понтифик осудил современность, акцентируя свое порицание на самых негативных моментах. Ныне речь шла о том, чтобы обернуть неприятные перспективы к пользе Римской церкви, доктрина которой должна была противостоять рационализму, либерализму, материализму и особенно "губительному" политическому учению социалистов.

24 апреля 1870 года было единогласно одобрено (667 присутствовавших членов "за") установление De fide catholica ("О католической вере"), утверждающее догматическую природу этой религии и уточняющее среди прочего, в каком именно смысле Библия считается вдохновленной Богом.

Однако наиболее болезненные столкновения вызвало другое, более обязывающее решение, затрагивающее примат папы и его непогрешимость в случаях, когда ex cathedra (с амвона) он высказывается по вопросам веры. Пусть этот аргумент и не числился в распорядке дискуссий на момент открытия собора, все знали, что он будет затронут. Уже первая, предваряющая дебаты фаза довольно резко поделила участников собора на фракции. Многие епископы, преимущественно французские, австро-германские и частично североамериканские, считали утверждение такого типа чрезмерно ответственным и, более того, потенциально опасным как по отношению к иным религиям, так и в контексте внутреннего церковного устройства, учитывая концентрацию в руках папы гигантской власти, способной задушить в зародыше любую коллегиальную фронду.

На практике эта мера предусматривала следующее: понтифик, укрепляемый или прямо вдохновляемый Святым Духом, не может ошибаться, прокламируя новый догмат или окончательно фиксируя какие-либо элементы доктрины. Недаром установление о непогрешимости (от 18 июля 1870 года) получило название Pastor Aeternus ("Вечный пастырь"), а его "распорядительная часть" гласит:

Провозглашаем догмат, возвещенный Господом: каждый раз, как римский понтифик говорит ex cathedra, то есть исполняет функции пастыря и наставника всех христиан, и апостолическим авторитетом объявляет, что какая-либо доктрина, касающаяся веры или нравственной жизни, должна восприниматься непреложно всей церковью, тогда он, в силу Божественного присутствия и содействия, пожалованного святым Петром, обладает во всей полноте непогрешимостью, коей Спаситель наш пожелал наделить церковь свою в решениях, связанных с вероучением, обычаями и нравами. Тем самым подобные декреты и заветы римского понтифика не подлежат каким-либо изменениям… Тот же, кто присвоит себе право, вопреки Господу, перечить этому решению, да будет предан анафеме.

Оба постановления — о вере и непогрешимости — в тех или иных плоскостях неразрывны. Например, и по сей день животрепещущими остаются отношения веры и разума. Тайны веры, как удостоверял документ, не могут быть постигнуты человеческой натурой, но, взаимообратно, явленная истина никогда не может противоречить умопостигаемым результатам. Отсюда, в очередной раз сокрушая перспективу, следует вывод, что любое утверждение, опровергающее подсказанные верой истины, должно быть ложным. Однако вера, как вытекает из установления, не сравнима ни с одной философской системой, развиваемой и совершенствуемой с ходом времени. Истины веры определены раз и навсегда. Доверенные защите, протекции и непогрешимой интерпретации церкви, они не могут быть модифицированы под предлогом более углубленного толкования. В целом в заключительных разделах доктринальное учение смыкается с папской непогрешимостью.