XXV

Айша стирала белье у ручья Черный Глаз. Это был большой пенящийся ручей, в глубине его, на самом дне, лежала галька, как бы образуя множество глаз, черных, миндалевидных глаз, похожих на глаза женщины, они текли вместе с водой. Три смоковницы раскинули, словно щупальца, свои ветки. Их зеленая листва давала густую тень. Вдоль всего берега по обе стороны ручья до самого уэда тянулись заросли колючего кустарника. Стирая белье, Айша разговаривала со своим сыном, сидевшим на камне.

— Знаешь, во всем этом отчасти виноват сам отец, — говорила она. — Он хотел обрабатывать землю, считал, что имеет на нее право. А каид думал иначе. Остальное тебе известно.

Мальчик сидел, опустив голову, как будто спрашивал о чем-то ручей. Но вода текла, текла, не давая ответа. Мать умолкала ненадолго, чтобы отжать белье, потом продолжала:

— Ему хотелось своего хозяйства, как в былые времена, когда его семья владела полем зерновых, которое каид потом отобрал. Он мечтал заиметь собственный клочок земли. Уж он бы трудился на нем с раннего утра до позднего вечера, только бы не батрачить на других. Ничего не поделаешь, придется тебе идти к каиду работать вместо брата. Не то он отберет у нас дом, садик, может и убить, если не отдадим долг. А из чего нам отдавать, ты и сам знаешь.

Мать встряхнула белье и протянула сыну повесить. Одной рукой мальчик взял белье, другой обнял мать и горько заплакал. Мать прижала его к себе, но не проронила ни слезинки, видно, ожесточилась. Чего плакать? Слезами горю не поможешь.

Да если бы она и захотела поплакать, то уже не смогла бы.

— Мы живем в гадком мире, мой мальчик, — сказала она. — Надо приноравливаться к нему и учиться жить. Терпеть. Терпение — основа жизни.

Мальчик долго плакал.

— Если бы отец был жив, — говорил он сквозь слезы, — если бы отец был жив, он бы этого так не оставил.

Погоревав, он пошел и развесил белье на кустах. Его распухшие глаза слепило яркое полуденное солнце.

Хасан сходил попрощаться с Матушкой, хотя никакой уговор их не связывал, так как никто и ни о чем с ней не уславливался. Доброта Матушки оставила след в душе Хасана, утвердила его веру в то, что есть на земле очень хорошие люди. Матушка дала ему с собой пшеницы, и Хасан обещал в самое ближайшее время привести обратно осла. На некоторое время семья его была обеспечена, а того, что должен был им дать каид, им хватит до конца зимы. О дальнейшем же никто не думал, вернее, не хотел думать. Сколько людей не ведало, будут ли они сыты завтра!

— Аллах велик и милосерден, — говорили они.

Жители деревни сначала часто навещали Айшу, не оставляли ее одну. Потом стали реже заглядывать. А там и вовсе от случая к случаю. Так всегда бывало, если на кого-то обрушивалось несчастье, особенно когда люди эти были бедны. Пришла зима со всеми ее тяготами. Дождь лил чуть ли не каждый день. Потом повалил снег, наступили сильные холода. Дрова, которые приносил Хасан, не спасали от холода. Их хватало только на вечер. Брат выздоровел, но нога из-за сильных повреждений усохла, и он хромал. Припасы подошли к концу. Айша вместе с другими деревенскими женщинами ходила каждый день собирать разные клубни и корни, потом варила их. Поев их без всяких жиров, через час все снова испытывали голод, будто и вовсе ничего не ели. Черный чугунок, как всегда, стоял по вечерам на огне, через край, выкипая, текла зеленая вода. Все были в одинаковом положении, за исключением нескольких семей, которые не знали нужды. Перед их амбарами изо дня в день выстраивалась длинная вереница людей. Они ждали, когда до них дойдет очередь, обязуясь отработать долг: подбирать, когда придет время, оставшиеся в поле колосья, помогать при сборе урожая бобов и пуашиша или же принимать участие в жатве. Таким способом удавалось им большей частью спастись от голода и избежать смерти.