XXVII

Грабители нападали на землевладельцев лишь от случая к случаю, так как боялись преследований, понимая, что силы неравны, и зная, что их ожидает. Им вдогонку сразу послали бы жандармов, и те быстро разделались бы с их шайками, уничтожив одну за другой.

Людей терзал неумолимый голод. Одеться им было не во что. Некоторые носили тряпье, которое вытаскивали из-под седла у мулов. Другие набрасывали на себя чиненые-перечиненые лохмотья. Пшеница в полях не росла, так и осталась размером с ладонь. Разговаривать никому ни о чем не хотелось. Не слышно было ни забавных историй, ни пересудов на чей-либо счет. О ремонте дорог никто теперь и не помышлял, со щемящей болью в душе люди глядели на поле или просто сидели у дверей и грелись на солнышке. Если кто-то упоминал о голоде в присутствии каида, он багровел от злости. Его-то амбары ломились от пшеницы и ячменя.

— Пусть поменьше едят, — говорил он, — да вовремя думают о запасах.

Так обрывал он любой разговор на эту тему и тут же начинал бормотать что-то про себя, перебирая четки. Все мельницы были закрыты, кроме его, продолжавшей молоть зерно для нескольких семей. Некоторым приходилось приезжать сюда издалека. Однажды мельнику привезли молоть много пшеницы и ячменя. Он не устоял. Это был рослый и сильный мужчина. Взвалив на плечи полный мешок, он ринулся в чащу, но, выйдя на дорогу, насмерть перепугался.

«Что будет, если меня увидят?» — думал он.

Он бросился бежать, а мешок весил килограммов сто, и почувствовал, что кости у него хрустят. Добравшись разными окольными путями до дому, Ахмед совсем выбился из сил, пот градом катился с него. Грохнувшись на колени, он сбросил наконец мешок и тут почувствовал страшную боль в позвоночнике, посредине спины, но, несмотря ни на что, все-таки вернулся на работу, согнувшись пополам и опираясь на палку. С того дня тело его скрючилось, подобно старому дереву.

Изо дня в день дул не переставая восточный ветер. Земля вся высохла, растрескалась, на ней ничего не росло. Цветы увядали, едва успев распуститься. Белое нельзя было назвать белым. Краски стерлись. Стебли и листья были бледно-зеленого цвета, отдававшего в желтизну. Ручьи наполовину пересохли.

Хасан тем временем вырос, вернее, вытянулся. Он не раз уже ездил с людьми каида в очень отдаленные места продавать пшеницу. Когда-нибудь он надеялся добраться до моря, и при одной мысли об этом его переполняла радость.

Однажды он сопровождал Али, Мусу и Ферхата. Все трое были уже в возрасте, их знали далеко в округе. Каждый год они возили продавать пшеницу каида. Али сразу можно было узнать по короткому вздернутому носу. Ферхат был коренаст. Светлые курчавые волосы наполовину скрывали его лоб. Муса был здоровенный детина с длинным носом и вытянутым подбородком. Глаза его глядели лукаво. Крестьяне чаще всего обращались к двум другим, а не к нему, но отвечал всегда он. Чтобы подзадорить его, Ферхат обычно спрашивал:

— Каким путем пойдем?

Муса отвечал:

— Самым гнусным. По шоссе. Если, конечно, не хочешь, чтобы тебя раздели. Бурнус-то ведь жалко. Пфф, — фыркал он, — у тебя его нет. Тогда блузу. Какая разница.

Тот покатывался со смеху. Путешествие это было тяжким испытанием. Скотина начинала нервничать, пускалась вскачь, а то и лягалась. Приходилось ловить ее, снова увязывать кладь, прилаживать ее и опять трогаться в путь.

По дороге туда они шли позади мулов, следили за мешками, которые были крепко-накрепко привязаны. На протяжении всего пути дорога была далеко не гладкой. И если поклажа падала — то ли веревка перетерлась, то ли узлы развязались, в зависимости от местности, по которой они шли, и от тропинок, порою таких узких, что они походили на запутанные ходы лабиринта, — водрузить ее на место было очень нелегко. Тогда мужчины начинали ругаться, кляня все на свете, бранились, спрашивая себя, да точно ли это земля и уж не в ад ли они случаем попали. Шагая сзади мула, они держали его за хвост. Иногда им приходилось виснуть на нем с одного бока, чтобы восстановить равновесие, особенно в трудных местах.

Хасан был счастлив. Он помнил наизусть названия всех деревень, мимо которых они проходили. Он видел богатые фермы иноземных землевладельцев, простиравшиеся без конца и края. Одни сады сменялись другими. И он не уставал любоваться этой пышной природой, плодородными долинами с черной, жирной землей без всяких колючек и сорняков. Видел он и дома в несколько этажей. Его поразил их внушительный размер и веселая окраска.

На все путешествие уходило несколько дней. Пересекая населенную местность, они вынуждены были следовать путем, проложенным не одним обозом, вливаясь зачастую в общую массу путников и не отставая от них ни на шаг. Это была единственная возможность добраться благополучно. Много людей сновало по проселочным дорогам взад-вперед, от базара к базару: бродячие торговцы, барышники, крестьяне. Если они шли вместе, группами, бандиты, действовавшие поодиночке, не решались нападать на них. Ведь что собой представляли такого рода бандиты? То были люди, доведенные до преступления голодом. Но были среди них и другие, те, что организовывали вооруженные банды, ставившие себя вне закона. Их подручные наблюдали за дорожными магистралями и сообщали им нужные сведения.

Итак, обозы двигались вперед, люди шли за скотиной босые, с изрезанными морщинами лицами, состарившиеся до срока, с тяжестью на сердце, неразлучные с маетой и нищетой. Но попадались и другие, те, что работали на себя, они были одеты и обуты и ходили по деревням, покупая и продавая все, что можно было купить или продать.

На исходе третьего дня путники добрались до мечети. Было уже темно. Они разгрузили мулов и вошли в мечеть. Там они увидели незнакомца, который лежал, подложив под голову тюк. На вид это был крепкий мужчина. Как только они вошли, он сразу встал. После обычных приветствий разговор пошел о погоде. Все трое были обеспокоены: тип этот внушал им опасения. Обычно легко распознается принадлежность человека к той или иной среде. Крестьянин всегда чует крестьянина. Хозяина сразу видно по осанке, по его непринужденному виду, по обуви и гладким рукам. А этот не похож был ни на того, ни на другого. Даже если это был крестьянин, работу свою он бросил давно. Голос у него был звучный, громкий, как у человека, который уверен в себе. А выражение глаз было странное. Да и одет чудно́. На нем была рубашка, похожая на шелковую, брюки и пиджак — городские. Серый, засаленный тюрбан и старая, прохудившаяся во многих местах кешебия, которую никто, видно, не чинил. Из этого они сделали вывод, что жены у него нет, и это возбудило их любопытство.

Страх все больше овладевал ими. Али достал ячменную лепешку и оливковое масло. Они пригласили незнакомца разделить их трапезу и угостили его лепешкой. Попробовав разломить ее, он понял, что пекли ее несколько дней назад. На лице его промелькнула улыбка. Муса сказал: