Они пошли по самому гребню. Перед ними расстилалась земля, горные цепи шли одна за другой. А там, в глубине, у самого горизонта виднелся густой лес. Чуть ближе тянулись гряды холмов, поросших диким кустарником и бледно-зеленым диссом. Поля, прилепившиеся к склонам холмов, изрытых оврагами, выглядели такими же изнуренными и несчастными, как и большинство живших здесь людей. На востоке лениво тянулись одно за другим белые облака. Али подумал, что если бы он мог подняться на них, то полетел бы прямо в Мекку. Но тут же отогнал эту мысль, вспомнив о более насущных заботах. Им повстречалось первое деревенское стадо: две козы и белая корова. Хасан сразу узнал:
— Это горбуна.
Потом стали попадаться и другие. К вечеру они добрались до дома и сразу направились к каиду, где затевалось какое-то празднество. Там были два чужака, молодой и старый, щеголявших своими нарядами. На зов явился управляющий, разодетый в обновки — бурнус и гандуру, подаренные ему хозяином. Поведав ему обо всем, они разошлись по домам. Управляющий сообщил новость каиду потихоньку на ухо, чтобы никто не слышал. Сияющее лицо каида помрачнело. Он даже побледнел, но, кинув взгляд на гостей, понял, что некоторые из них почувствовали его волнение, и попробовал улыбнуться. Но улыбка получилась вымученной, недоброй. Внутри его жгла лютая ненависть.
Кто осмелился стать ему поперек дороги? Какой-то бездомный бродяга. Босяк. Тогда как у него все права, законные и незаконные, он захватил всю власть на земле, его все здесь боятся и почитают, как самого всевышнего.
Уязвленный в своем самолюбии, он, словно дикий зверь, вынужден был до поры до времени спрятать свои когти, чтобы не омрачать праздника. Его дочь должна была вскоре покинуть отчий дом, выйти замуж. Праздник начнется только через три дня, но гости уже съезжались, даже из города: родственники, друзья, богатые коммерсанты, женщины в роскошных одеяниях с лицом белым как бумага. На руках у них звенели золотые браслеты, на ногах — золотые халхалы, на шее — тоже золото, а у некоторых к тому же были еще золотые диадемы и золотые пояса. Одни были разодеты в платья из пурпурового бархата, на котором переливались вышитые павлиньи перья, другие — в просторные, широкие платья из шелка, третьи щеголяли в цветастых нарядах, сливавшихся с яркими красками окружающей природы. И все они так и светились радостью, болтая без умолку, опьяненные чистым воздухом и воспоминаниями юных лет.
Мужчины соперничали между собой тонкими дорогими бурнусами, горделиво демонстрируя кто гандуру, кто высокий многослойный тюрбан, бесцеремонно выставляя напоказ свое богатство, которое подавляло, ощущалось во всем, даже в том, как они нараспев произносили слова своими тягучими голосами.
В доме все было застелено коврами. На матрасах, разложенных вдоль стен, красовались вышитые подушки. А посредине на медных подносах лежали всевозможные сласти.
На улицу высыпали все жители деревни, и молодые, и старые. Нищие в лохмотьях любовались выставленной напоказ роскошью. И все они, все до единого стояли, разинув от удивления рот. Погода была ясная, на небе ни единого облачка. С севера дул легкий ветерок. В ослепительных солнечных лучах праздник казался еще радостней. Песни сменялись торжествующим кличем женщин. Новые мелодии, новые ритмы. Бандир переходил из рук в руки. Сельские жители, как зачарованные, слушали песни, качая в такт головой. В течение двух дней взоры их были прикованы к тому, что происходило вокруг дома каида, к этому новому, прежде неведомому им миру. И только на третий день, самый торжественный день праздника, им позволено было подойти поближе. На площадке в нескольких метрах от дома расположился оркестр. Мужчины и женщины стояли друг против друга, образуя как бы два лунных полукружия. Они любовались танцовщицами. Звуки тобула[18] разносились далеко окрест. Барабанщик восседал гордо, точно петух. Лицо у него было тонкое, брови дугой, плечи его ходили в такт музыке. Танцовщицы неистовствовали, следуя ритму тобула. Музыка вступала в соперничество с искусством гибких тел, дополняя друг друга, мелодия и танец торжествовали над всем, возвеличивая и мужчин, и женщин. Победный женский клич, громкий смех, радостные возгласы переполняли сердца людей предчувствием любви и счастья. В такт музыке колыхались складки просторных платьев, за которыми угадывались изящные линии тел, стремившихся поспеть вслед все убыстряющемуся ритму. Чернобровые танцовщицы с глазами как миндаль на лету ловили малейшие изменения мелодии, то замирали, то вдруг взмывали, словно птицы, увлекая в своем порыве все души. Дул свежий ветерок, прозрачная ясность растворялась в бесконечности. Величественная голубая сьерра обрамляла форум[19].
XXVIII
Суровая непогода изнуряет одиноко стоящее дерево. Но пусть жалкое, чахлое, с узловатым стволом, оно дает приют в своей тени истомленному человеку.
Благодаря Матушке Хасан и его родные не знали жестокой нужды. Она приходила им на помощь всякий раз, как Хасан обращался к ней. Это спасало их от долгов. Хасан уже не был ребенком, как прежде. И ничто не связывало его больше с каидом. Несчастье, которое обрушилось на их семью, ее шаткое положение — все это заставило его быстро повзрослеть. Щеки у него ввалились, лицо потемнело. Только глаза по-прежнему светились живым блеском. Он считал себя уже мужчиной и совсем по-иному стал относиться к девушкам, засматривался на них. Во время праздников его охватывало особое волнение. Стоило ему взглянуть на девушку, как он проникался непостижимой нежностью, к горлу подкатывал ком, краска бросалась в лицо, когда он разглядывал ее с ног до головы. Ему становилось стыдно самого себя, и он опускал глаза. Сердце громко стучало в груди. Он не мог оторвать глаз от танцовщиц и с щемящей радостью думал про себя: «Если бы я мог жениться вот на этой, или нет, лучше на той».
Сначала все это не очень отчетливо укладывалось у него в голове. Многое было неясно, его, к примеру, очень занимал такой вопрос: соответствует ли внешний вид людей их характеру?
Он сделал открытие, что некоторые красивые девушки ему вовсе не нравятся. Больше всех его привлекала одна из соседок, прозванная Чернушкой за то, что была очень смуглой. Ее черные волосы отливали чуть ли не металлическим блеском. Встретившись взглядом, они долго не могли наглядеться друг на друга. Затем смущенная девушка убегала, пряча свою улыбку обеими руками. А он, весь сияя, оставался стоять как завороженный, и на лице его было написано, что мир прекрасен.
Наступило время пахоты. Голая земля являла собой унылое зрелище. Небо заволокло черными тучами. Прошли первые дожди, которых все с нетерпением ждали с самой весны.
Матушка выделила Хасану отдельное поле. Вместе с Мохтаром он с головой ушел в работу.
Мохтар был старый опытный крестьянин, только вот силы теперь оставили его. Руки, изнуренные работой, стали тяжелыми. Он быстро уставал и по достоинству оценил добрую волю и старание, с каким трудился его юный помощник. Он полюбил его, как родного сына, и с радостью учил всему, что сам знал, а Хасан, в свою очередь, старался освободить его от всех тяжелых работ. Во время пахоты, шагая за быками, Хасан был неутомим. Старик сеял, разбивал комья земли и время от времени подменял Хасана.
— Отдохни, малыш, — говорил он ему. — Не то надорвешься и состаришься до срока, ты ведь еще совсем ребенок.
— Нет, дядя, — отвечал Хасан. — А без тебя мне ни за что не научиться бы так быстро.
На что старик отвечал:
— Отдохни, малыш. У тебя вся жизнь впереди, успеешь еще и научиться, и поработать. Делай добро всякий раз, как тебе представится случай, и жизнь в конце концов улыбнется тебе.