Я кидаюсь Лешке на выручку, но Игорь поддает мне коленкой и, бросив на пол звякнувший пряжкой ремень, так же сноровисто выкручивает мою руку.

— И ты пой! — приказывает он, сгибая меня рядом с Лешкой. — А ну, хором: «Дойчланд, дойчланд…»

Лешка сопит, Игорь все больней заламывает ему руку.

— Пойте, пойте, вожатые.

Издалека еще доносится красноармейская песня. В квартире никого, кроме нас и глухой горничной. Лешка дергается, на какое-то время хватка ослабевает, вывернувшись, я успеваю захватить в замок потную шею Игоря и отчаянно давлю его книзу. Он отпускает Лешку, чтобы освободиться, сцепившись, мы все падаем, но я по-прежнему держу Игоря и изо всех сил прижимаю его к полу.

— Пой «Интернационал», — велит ему навалившийся сверху Лешка.

— Не умею… бросьте.

— Научим…

Тяжело дыша, ворочаемся на полу. Гремит дверца книжного шкафа, падает стул, рассыпаются журналы с глянцевыми обложками… Игорь впивается в мою руку зубами. Это уже не игра.

Заливисто звенит звонок в прихожей, взвизгивает и скулит у двери Ральф — пришла Дарья Александровна.

Запыхавшиеся, мы отпускаем друг друга.

— Ну, обождите, — грозит Игорь, подбирая журналы.

Сквозь рукав моей рубашки медленно проступает кровь.

На следующий день мы сдавали первый в том году письменный экзамен по алгебре. В открытые окна класса лились будоражащие запахи уже теряющей свою кротость, переходящей в лето весны, и, словно предупреждая о чем-то, за городом ухали глухие взрывы — там рвали обращенные амбразурами на восток доты вдоль старой границы.

Еще утром я сговорил Лешку пойти после экзаменов на реку. Быстро решив примеры и задачу на уравнение, мы сдали инспектрисе тетрадные листки и, дождавшись Гошку Хабарова, покладистого, неразговорчивого второгодника с последней парты, подались на причал.

Течение понесло взятую напрокат у хромого лодочника крутобокую лодку, чуть покачивая ее на мелких волнах, которые гнал навстречу пахнущий морем ветер. Проплыли в тени поросшего травой земляного вала с отвесной каменной кладкой наверху, мимо светлеющей над обрывом круглой беседки, куда любили ходить гимназисты и гимназистки, опустили в воду плеснувшие весла и скользнули на блескучую солнечную рябь. Сильнее застучали по бортам торопливые волны, пуще дыхнуло близким морем. Медленно стали отдаляться приземистые башни Иваногородской крепости, каменная грудь надвинувшегося к реке шведского замка, связывающий берега мост с гербами на решетке перил. Казалось, лодка стоит на месте, а крепостные стены, равелины, дома с причудливыми порталами и затейливыми флюгерами на черепичных кровлях, весь словно ставший теснее от весенней зелени старый город с Темным садом на обрыве медленно и неотвратимо уплывал в залитую светом даль. И отраженные в воде шпили, башни и купола, дробясь и колыхаясь в воде, тоже тонули в глубине опрокинутого неба, скрываясь, словно сказочный град Китеж.

Потом мы долго лежали на берегу и молчали. Вечно что-нибудь выдумывавшему Лешке, наверное, как и мне, просто не хотелось ничего говорить, Гошка, вытянув длинные ноги, тоже молчал, и из его задравшихся выше щиколоток брючин торчали узкие ступни босых ног. Второгодники бывали хулиганистыми, Гошка же всегда казался вялым и флегматичным, ему не давалась математика, но он и не пытался ее одолеть или хотя бы списывать у других. На экзамене кое-как решил половину примеров и сейчас, прикрыв вылинявшей фуражкой лицо, не то дремал, не то слушал, как плещется Нарова и кричат неподалеку прилетевшие с моря чайки.

— Ребята, — сонно произнес он. — А ведь адски спец…

На гимназическом жаргоне «адски специально» означало: «очень здорово», «прекрасно»; гимназисты-старожилы, фасонясь, говорили «адски спец».

Взрывы уже не гремели, было спокойно и хорошо. Со стороны Финского залива плыли редкие облака, сквозь дремоту я слышал близость реки, резкие птичьи голоса. Потом одна из чаек вдруг закричала Лешкиным голосом: