Что ж, профессор недалек от истины. Все так и есть. Только от знания этого никому не легче.

— Если брать проклятие за истинную причину травли, то переезд ничего не изменит, — возражаю я. — В другой стране тоже будут над ней издеваться.

— Вот вы — особенный. У вас нет к ней ненависти. Так, небольшое недовольство. И оно, скорее всего, ваше личное, а не по отношению к девушке.

— Получается, вы тоже не из обычных людей, — парирую я.

Рогожкин улыбается. У него белые, крепкие зубы, которым может позавидовать любой. Улавливаю легкий запах эфирных масел, что исходит от его тела.

— Дайте ей почувствовать свою любовь. Ведь когда мы по-настоящему любимы, все проклятия обращаются в прах, — мудро говорит он. Его взгляд становится тяжелее и тоскливей. — А ваше сердце переполнено ею. Позвольте ей следовать своему назначению.

— Не совсем понимаю вас, — смущенно произношу я. Жду, что Рогожкин посмотрит на меня, как на идиота.

— Молодой человек, нет ничего вечного. Все рано или поздно заканчивается. И даже если вы знаете, когда будет поставлена точка, вы не должны прятать себя. Выключать свои чувства, бояться боли. Она все равно будет, как бы вы ни старались ее избежать. Но когда вы проживете свою жизнь полностью, проявляя то, что в вас есть, веря своему сердцу, боль продлится недолго. Потому что любые страдания — это наши непроявленные чувства, невысказанные мысли, незаданные вопросы.

А Рогожкин не так прост, как может показаться на первый взгляд. Не могу избавиться от ощущения, что едва я переступил порог его класса, он уже знал обо мне все.

— Кто вы на самом деле? — не справляюсь со своим любопытством я.

Профессор лишь усмехается.

— Тот, кто старше вас на две жизни. И видит, чуть больше, чем вам бы хотелось. Вы ведь пришли ко мне с двумя вопросами. Задавайте второй, — говорит Рогожкин. Берет лейку, подходит к подоконнику, уставленному цветами. Начинает поливать их.

— Да, все так. Обратиться к вам мне посоветовал Джозеф Бронштейн.

— О, да, помню этого любопытного малого, — оживленно говорит профессор. Он оборачивается ко мне, на его губах сияет улыбка. Но тут же меркнет, уступая место грусти. — Жаль, что его больше с нами нет. Не знаю в курсе ли вы, что он скончался.

— Нет, я об этом ничего не знаю, — новость удивляет меня. — Как это произошло?

— Не могу сказать вам деталей. Его нашли в своей лавке повешенным. Сам он на это решился или ему помогли — вряд ли мы узнаем правду. Записки он не оставил.

Сомневаюсь, что старик сам полез в петлю. Хотя, если внушение подействовало, и он осознал, что никогда не станет обладателем этой книги, то вполне мог удавиться с горя.

— Вам знакома эта книга? — вынимая из сумки свое сокровище, спрашиваю я. Рогожкин несколько секунд изучает книгу на расстоянии, потом берет ее в руки. На его лице брезгливо-удивленное выражение.

— Да, более чем, — после долгого молчания отвечает он. — Откуда она у вас?

— Погибший друг оставил в наследство.