— Ты так резко поменял тему… Тебя смущает моя откровенность? — робко спрашивает Айлин, ловя мой взгляд.

Что сказать на это? Мол, я не хочу окунаться в твои эмоции, видеть твои переживания, твою душу, потому что потом у меня не поднимется рука прервать твою жизнь? Что своей искренностью ты делаешь меня слабым? И чем больше я говорю с тобой, тем больше увязаю в своих сомнениях? Ведь если быть честным, мне хочется защитить тебя от всего мира, дать тебе ощущение безопасности, но вместо этого приходится прикидывать, каким способом убить тебя будет милосердней.

— Прости, если обидел тебя таким поворотом. Мне показалось, ты сказала все, что хотела, — выкручиваюсь я. Она верит.

— В тот день бабушка была особенно нервной, — помедлив, говорит она, теребя пояс халата. — Она суетилась, бегала по кухне, старалась, чтобы еда была вкусной. Напекла мне моих любимых пирожков. После обеда мы собирались пойти ко врачу. Я долго упрашивала ее об этом, но она, не соглашалась, считая это блажью, а тут сказала: пойдем…

— Что за врач?

— Пластический хирург. Год назад я сломала нос и мне нужна была ринопластика, потому что начались проблемы с дыханием.

— Как ты умудрилась? — удивляюсь я.

— Ударилась о парту, — коротко поясняет она, и я догадываюсь, что дальше задавать вопросы на эту тему бесполезно.

— Как думаешь, с чем были связаны такие перемены в поведении бабушки?

— Не знаю… Она словно пыталась загладить свою вину передо мной. У меня сложилось такое впечатление. А когда на пороге обняла и поцеловала меня, то я всю дорогу до школы плакала… Такого никогда не было.

— Возможно, она знала о своей смерти и хотела, чтобы ты ее запомнила хорошей, любящей, — выдвигаю предположение я, хотя в голове у меня крутится совсем другая мысль. Что если не дождавшись моего ответа, и решив, что я не приеду, она нашла другого исполнителя для своего драматичного плана?

— Сложно сказать, — вздыхает Айлин, подносит чашку к губам, делает пару глотков и ставит ее на столик.

— Расскажи, как ты нашла ее. Что тебе бросилось в глаза? Или послышались какие-то звуки? — продолжаю закидывать ее вопросами я.

— Позвонила в дверь, раз, два, три… Подумала, что бабушка ушла к соседке и не успела вернуться, ведь я пришла раньше. Шел дождь, одежда промокла, хотелось скорее в тепло. Достала ключи, открыла дверь, а она лежит в прихожей, в луже крови… — Айлин с трудом дается каждое слово, она изо всех сил старается не заплакать. Сажусь рядом с ней, обнимаю ее за плечи. Ее напряжение немного спадает.

— У меня было чувство, словно меня выключили, — тяжело дыша, продолжает она. — Не могла ни кричать, ни звать на помощь. Хватило сил выйти, закрыть за собой дверь и пойти к соседке. Мне кажется, что я шла целую вечность. Смогла сказать ей только, что бабушка умерла, и провалилась в темноту. А потом приехала полиция…

— Ее вызвала соседка?

— Нет, они приехали до того, как она успела понять, что произошло. Не знаю, кто им сообщил.

— После смерти бабушки из дома ничего не пропало?

— Полицейские меня тоже об этом спрашивали… Я сперва сказала, что ничего, а потом поняла, что исчез ее мобильник. Хотя, может быть, она сама его потеряла… Последнее время ее рассеянность переходила все границы… — задумчиво говорит Айлин. — Думаешь, это имеет значение?

— Возможно. Насколько ты пришла раньше?