Ольга Ивановна на выезде гоношила какие-то договоры, с молоденькими рекламными нимфами пока общих интересов не образовалось, и Лариса отправилась по знакомому народу. Лизетта, Смешляева, верстали – привычный порядок визитов.
– Неужто Лора мне работёнки несёт? – ехидно, но радостно приветствовала Лебедеву ответсек.
– А что, вам без моих писулек и в номер ставить нечего? Не верится, что у вас, Елизавета Григорьевна, да иссякла заначка! – Лариса охотно поддержала тон Вешкиной. Всё же у старой грымзы Лизетты человеческого больше, чем начальственного. – Кстати: кто нынче наши оригиналы читает? Неужто удалось Ниткина запрячь?
– Триш посадил на читку Веру Ильиничну, – ответсек констатировала факт, будто стесняясь. – Ни сам, ни зам с неруководящей-то работой не справляются…
– Корректора?!
Вера Скок была усерднейшим из корректоров «Обоза», со скоростью света выметавшая из текстов фактические, синтаксические, и даже стилистические ошибки. Но для редактуры этого мало. Нужно ещё расставить смысловые акценты, сделать материал выразительным, композицию поправить… Много чего требуется от редактора, чтобы из бесформенных глыб фактов, которые чаще всего вываливают на его голову корреспонденты, проступила и заиграла, цепляя читателя, прекрасная газетная Галатея. Чтобы обыкновенная заметка превратилась в достойное литературное произведение, политически и идеологически выдержанное притом… Лариса сомневалась, что добросовестная Верочка имела полное представление об этих сторонах редакционной работы. Как же она потянет этакий воз?..
– Что ты, Лебедева, крыльями тут размахалась? Таких редакторов, как Сокольский, штучно делают в ювелирном цеху. Жаль, что не в нашем. А ты изволь работать с тем, что дают…
В кабинет-буфете Смешляева была трезва и в печали: накануне её умная крыса всё-таки чем-то обожралась и отдала Богу душу. Стоя у опустевшей клеточки, Танька вглядывалась в тот угол, где стоял домик Нюрки. Она безнадёжно ждала, а вдруг из него покажется умильная мордочка с глазами-бусинками. Танька чувствовала себя осиротевшей, и охоты к разговорам не выказывала. Скорбно помалкивал и попугай. Лариса осторожно обняла коллегу и погладила по вздрагивающим плечам. Какими словами унять боль одинокой души?
– Тань, как там у Лёни дела? Мы что-то давненько к нему не ездили…
– А все его дела сейчас на четвёртом этаже. Хочешь узнать – сходи.
– Так Лёнька на работу вышел?
– Уже неделю как выпнули. Наверное, чтобы больнице показателей по жмурикам не портить. Сама-то как?
– Прорвёмся. Ладно, я пошла.
Увидев Лёню, она закусила губу. Малорослый и без того щуплый мужичок стал совсем прозрачным, на щеках не осталось ни кровинки, а в глазах засела тихая обречённость. С Ларисой поздоровался безмолвным кивком и снова уткнулся в экран – делать макет очередной полосы.
– Лёнь, тебе бы после больницы ещё дома посидеть, на свежем воздухе погулять. Чего отпуск-то не взял? Этих отпусков, поди, не за один год накопилось…
– Взял бы, да кто бы ему дал! – подала сердитую реплику вторая верстальщица Ира Агеева, обычно не раскрывавшая рта. – Лёня приползти не успел, а Ниткин тут как тут, и давай начальничать. Работы, говорит, невпроворот, вся редакция над выпусками днюет и ночует, и вам в две смены пахать придётся. Знаем мы, как сам-то он у Толстоганова беспробудно ночует! А с Ивонина требует полную отдачу, без конца в вечернюю смену ставит! Верстальня отдыхать-де потом будет.
Лёня наш и заткнулся…
Видя, что верстальщиков тяготит этот разговор, Лариса поспешила убраться. Ниткин Ниткиным, а про Ивонина надо с Тришем поговорить. Наш Ильич хоть и зануда, но ещё не совсем потерял сочувствие к боли человеческой. Кажется…
У Ниловой, как водится, дверь была на замке, в других кабинетах тоже не наблюдалось привычной газетной суматохи. А чего стараться, зачем из кожи лезть, таская новости, если потом они по неделе валяются в бесконечной очереди на читку. Что-то «Обоз» нынче катит совсем не в гору…
Лариса вернулась в рекламу. Возле кабинета прохаживался господин Депов.