– Подписала заявление об уходе.

Гришина подошла вплотную и внимательно заглянула Ларисе в глаза. Там горько плескались готовые брызнуть слёзы.

– А ну пойдём ко мне! – команда была отдана так властно, что даже непокорная Лебедева не могла ей противиться.

Присев в благоуханном садике на краешек стула, она тремя фразами обрисовала случившееся. К её удивлению, рапорт не поверг Ольгу Ивановну ни в удивление, ни тем более в смятение. Она будто чего-то такого и ожидала. Только принялась нетерпеливо теребить серебристый нимб на голове:

– Почему пошла в банк без совета со мной?

– Так вы бы всё равно меня не пустили, вместо меня нашли бы под этот заказец другого текстовика. А для нашего «Обоза», повторяю, эта заказуха ещё более опасна, чем для Игоря Соломоновича.

– Правду, видать, говорят: гордыни и спеси у тебя куда больше, чем мозгов. Почём ты знаешь, что у меня-то на уме? Или ты забыла, кто мой супруг, и какие подноготные мне известны?

До Лебедевой неожиданно стало доходить, что, видно, она сваляла дурака. Не в том смысле, что расплевалась с Игорьком – тут всё правильно. Поторопилась сбежать из редакции… У Ольги Ивановны, похоже, имеются свои виды на Зауральский. А она ещё тот орешек!

– Ладно. Что сделано, то сделано. Может, оно и к лучшему. По крайней мере, совесть свою очистила – с прежним спокойствием подвела черту Гришина. Потом великоначальственным тоном приказала Ларисе не высовываться из рекламы и никому не болтать об уходе. Сама пушистым снарядом полетела к главреду.

Чего хочет эта неугомонная старушенция? Будто не знает, что сегодня у Триша высокой пробы золотой денёк? Наконец-то исполнилась его сладостная мечта – убрать из газеты свою антагонистку – неизбывную головную боль и вечное напоминание о собственной неуспешно сложившейся жизни в журналистике. Хоть стреляйте – не отзовёт Борис Ильич резолюции на Ларискин уход! Он и так сделал одолжение этой занозе, и так позволил уволиться по собственному желанию. А мог бы выгнать и по статье – за служебное несоответствие, например. Хотя для статьи, вроде, нужны как минимум три предварительных выговора. А он, раззява, вместо того, чтобы стирать её в официальных приказах, ругал и поносил только на словах…

Старушенция требовала соблюдения её прав:

– Почему ты, Боря, подписал заявление МОЕЙ Лебедевой? Недели не прошло, как ты поклялся решать все вопросы этой сотрудницы мне, и только мне. Или я что-то путаю? Или Ниткин окончательно тебе голову задурил?

Гришина перевела дух, и, не давая Тришу слова вставить, снова затараторила:

– А того не знаешь, уважаемый наш рулевой, что Лорка опять намного дальше нашего заглянула. Ты бы хоть у меня поинтересовался, с чего это она отказалась от выгодного заказа.

– И с чего?

– Давай с недельку потерпим, тогда, думаю, всё без моих подсказок станет ясно. Ты Лебедевское заявление в кадры пока не отдал?

Ларисина писулька, выведенная прыгающим почерком, всё ещё лежала перед Тришем поверх стопки нечитаных корреспонденций – новый зам и не думал вызволять шефа из-под лавины непосредственных редакционных дел. Гришина по-кошачьи сцапала листок:

– Пусть пока у меня побудет. Отправим девушку на недельку в отпуск, а там война план покажет.

Через десять минут рекламная богиня принесла на подпись отпускное прошение своей подчинённой с собственной размашистой визой.

– Но Оля… – запротестовал было главный, однако Ольга Ивановна, будто не слыша, посеменила восвояси. На пороге кабинета она остановилась и хищно прищурилась: