Заручившись величественным кивком идеально подстриженной головы Янселевича, она потянула его в укромный закуток, изображающий зимний сад. Банкир был уверен, что у копирайтера «Вечернего обозрения» возникли вопросы по теме будущей статьи. Но при первых же словах Лебедевой по его скулам пополз румянец. Она что это – всерьёз? Почему заказанная им газетная статья будет выстрелом себе же в ногу? Как так – не стоит выносить за порог банка его проблемы? И с какой стати эта хорошенькая пигалица, напоминающая грациозную кошку, берёт на себя смелость судить о том, что полезно, а что губительно для будущности сына самого Старого Мони? Она вообще отдаёт себе отчёт, куда языком-то воротит?!
Не дослушав и половины доводов, которые Лариса тщательно подбирала накануне, Янселевич поднялся. Рядом с ней он выглядел гигантом, готовым раздавить неугодную козявку.
– Ну вот что, милая барышня – начал он с нескрываемым презрением. – Я больше не намерен вас слушать! Вы и так нагородили здесь сто бочек арестантов. Вы, дилетант в деле финансов, не разобравшийся в сущности банковских технологий! И вы даже не соизволили найти толковых экспертов, которые бы растолковали, что к чему в нашем городе. К тому же вы ещё и слабый журналист, так как боитесь не справиться с той ответственной работой, которую я вам поручил. Потому и отговариваете меня от публикации. Думаю, на этом можно и точку поставить, так? Я готов освободить вас, а заодно и вашу газету, от сотрудничества с Зауральским банком!
Баран! – ярилась Лариса. – Я ему про Фому, а он – про Ерёму. Прёт на рожон, ничего не слыша. Остается последнее средство…
Будто не слыша последних слов, она неторопливо достала из принесённой папки те самые решения судов, которые скопировал для неё адвокат:
– На это вы что скажете? Разве здесь не изложено почти то же самое, что я пытаюсь вам втолковать?
Янселевич быковато уставился на знакомые бумаги:
– У вас-то они откуда?
– А в нашем городе такие дают каждому ленивому и безграмотному журналисту! Можете поверить на слово – я и ещё кое-что знаю о вас и вашей конторе. Хотя сейчас дело не в этом. Допустим, я, как послушный вам исполнитель, подготовлю материал в заданном вами ракурсе. И наша газета, также ничтоже сумняшеся, опубликует статью о Зауральском. Но тогда будьте готовы, что назавтра вся ваша финансовая братия встанет против вас на дыбы – встанет, мне это известно из осведомлённых источников. Ваши коллеги ведь почти уверены, что вы спите и видите, как бы вынести банкирский сор из избы. И они подготовились к такому повороту. Вам даже обанкротиться не позволят – просто-напросто заставят за бесценок отдать банк в другие руки. Как это делается, вам лучше моего известно. А послезавтра вы, если не убежите из Зауралья куда глаза глядят, станете на каждом углу кричать, что это подлые газетчики во главе с Лебедевой утопили во лжи ваше распрекрасное детище?
Деваха эта и впрямь копнула глубоко! Янселевич, слушая доводы Ларисы, что-то прикидывал в уме.
– Так вот. Пусть лучше я буду в ваших глазах дурой и неумехой, чем бездумно стану подталкивать к такому фиаско. И давайте условимся: это я, как уважающий себя специалист, прекращаю работу, идущую во вред своему рекламодателю. Я не буду участвовать в заведомо провальной авантюре, а вовсе не вы освобождаете меня от чего-то там пока не начатого. Поэтому и пришла сейчас сюда, чтобы сказать вам всё это и по возможности уберечь от ошибки.
Игорь Соломонович побелел, эксклюзивный наряд съехал набок. Папашины капиталы и самоуверенность красивого самца сформировали в нем стойкий комплекс непогрешимости. Он давно считал нормой, что перед ним, денежным господином, все лебезили и заискивали. Никто из мелкой сошки, к которой Янселевич причислял и газетчиков, не смел говорить с ним в эдаком тоне. А эта… Его самолюбию был дан чувствительный пинок. Да он!.. Да её!.. Все Ларисины воззвания к здравому смыслу захлебнулись в ярости оскорблённого неудачника. Банкир повернулся к журналистке спиной, демонстрируя высшую степень пренебрежения, и зашагал прочь из зелёного оазиса. Но на полпути тихо с присвистом прошипел через плечо:
– На брифинге вы гость нежелательный. А о вашей несостоятельности сегодня же сообщу Борису Ильичу и Гришиной!
…Ну вот, опять Лора вляпалась! Опять жди дурацких разборок и начальственного ора. Теперь даже Гришина тебя не заслонит. Ты со своей принципиальностью и её подвела под монастырь!
С другой стороны, ситуация-то патовая… Не писать нельзя, дурбень-заказчик напирает. И писать тоже нельзя, иначе вместе с газетой будешь причислена к тем, из-за кого навернулся с трона уважаемый банкир. Вякнули о нём не то, да в неподходящее время – значит, виноваты. В этом мире законы волчьи…
А жаль, как жаль-то слетевшей публикации! Будь всё путём, у тебя в карманах шёлково зашелестели бы зелёненькие бумажки. Нынешние деловые люди обожают швыряться именно зеленью. Новый костюм сыну прикупила бы, себе туфли к лету. Да мало ли на что можно было бы потратить щедрый гонорар. Теперь же остаётся локотки кусать да прилаживать к заднице подушку! Хорошо хоть ума хватило не взять с Янселевича аванса…
Между тем начали прибывать журналисты. Кроме газетчиков, вестибюль наполнили гомоном телекорреспонденты и операторы с микрофонами ы мотками кабелей. Лариса с досадой увидела, что в числе гостей появились и те, без кого не обходилась ни одна прессуха с фуршетом. В холле нарисовались известные всему городу персонажи: Ниткин, Жора Вензель и Андрей Полозьев из почивших в бозе «Степных огоньков». Андрейка, перебиваясь после закрытия молодёжки с хлеба на квас, не упускал случая поесть где-нибудь на дармовщинку. Жора же с Натанычем всегда оказывались там, где щедро наливали. Среди коллег эту компашку давно презрительно называли лужёными горлАми, что не мешало любителям пофуршетить там и сям беззастенчиво набираться до упаду. Вот и сейчас, небрежно скинув на руки встречающему персоналу замызганные куртки, ребятушки плечо к плечу зашаркали прямо к столам, минуя бархатный зал заседаний.
Как ни старалась Лебедева обойти троицу, Ниткин всё же её заметил, осклабился с подозрением:
– Привет рекламе! Ты что, Лара, уже нас покидаешь? Все дела закончила?
– Похоже на то. Раз ты здесь, то мне уже делать нечего. Ну, полных вам чарок, господа!