— И беляки целы.

— Беляк беляку рознь, Павел Лексеич. Сотня-то за нами третьи сутки идет, а нас не трогает, верно? А почему? Да потому, что осточертела казакам эта война. Возле своих домов они топорщатся, там они горло грызут, станицы свои сберегают. А сюда их ахвицерье силком гонит. Казак — он кто? Такой же мужик, как и я, таким же плугом землю пахал, пока не отодрали его от этой земли. Белые солдаты тоже ведь чьи-то дети, чьи-то мужья да отцы, им тоже умирать не шибко охота. И то сказать — нешто мы басурмане, чтобы своих молотить? Мы и на немца без всякой охоты шли, а тут, погляди, кумовья да сваты. Хорошо вот я к красным попал, а загребли бы меня белые, так и ходил бы под их погонами. Мы теперь ученые, и нет нам резона своих же мужиков юшкой мыть, свою землю сиротой оставлять… Вот так-то, Павел Лексеич, дорогой ты наш командир!

— Какой уж командир. Я в атаку, а ты рассуждать… Расстреливают за такое…

— Ну, весь эскадрон под трибунал не отдашь. И злобы на нас не таи. Если подойдет крайний случай, можешь быть в полной надежде. Не подведем. У нас каждый пятерых новичков стоит.

— Это я уже слышал, — оборвал Павел.

Разговор со взводным долго не выходил потом у него из памяти. Он убедился, что крестьяне, надевшие военную форму, мыслят по-своему, по-особому и ему волей-неволей надо считаться с ними.

Неделю спустя возле слободы Бутурлиновки эскадрон Белова оказался на фланге наступающего вражеского полка. Кавалеристы, спешившись, лежали на опушке, в густом кустарнике. Отсюда хорошо было видно, как развернулись для атаки белогвардейские цепи. Подоткнув полы шинелей, белые медленно шли по грязному полю, не обращая никакого внимания на винтовочную пальбу. Шли строго и даже красиво — наступала отборная офицерская часть.

Павлу было жутковато и любопытно. Он понимал, что белые наверняка собьют противостоящий им батальон, но думал не об этом. В цепи рядом с офицерами шагали юнкера, может, среди них были знакомые по школе прапорщиков, может, и он был бы там, не случись история с Урусханом…

Павел увидел решимость на лицах своих бойцов. Раздавались возбужденные голоса:

— Глянь, как идут, красавчики!

— Юнкеря, туды их дивизию!

— А ну, вложим их благородиям!

Люди выползали вперед, к краю опушки, устраивались поудобней, нетерпеливо поглядывая на Белова.

С поля явственно донеслась команда:

— Господа офицеры, с богом, в штыки! Ура!

И только тут Павел будто очнулся.

— Огонь! — крикнул он.

Полторы сотни винтовок и ручной пулемет дружно ударили по флангу цепи. Белые дрогнули, откатились, ушли за косогор.

Кавалеристы весело переговаривались, радуясь, что крепко всыпали белякам. Глядя на своих бойцов, Павел впервые отчетливо осознал: это не просто война, а война гражданская, война классов.

Весь ноябрь возле слободы Бутурлиновки продолжались затяжные, изнурительные бои. Эскадрон Белова наполовину уменьшился: много было раненых, больных, отставших где-то во время ночных маршей по раскисшим дорогам.