Давний дружок-приятель, вместе с которым Павел жил на квартире, не скрывал своего удивления:

— Ты соображаешь, Павлуха, что делаешь?! Ты на карту взгляни! Белогвардейцы со всех сторон обложили. Вот такой пятачок остался. А в пятачке восстания, голод, разруха. Еще месяц-другой — и лопнет Советская власть. На виселицах коммунисты будут болтаться. Служил бы ты потихоньку. Зачем голову в петлю суешь?

— Это еще бабушка надвое гадала, — отмахивался Павел. — Еще не известно, они нас или мы их. А уж если и погибну, то хоть знать буду, за что.

— Ну-ну, объясни!

— Хотя бы за своих земляков, ясно? Чтобы к ним прежняя жизнь не вернулась. Ты сам знаешь, какая каторга на фабриках была. Отец мой служащий, и то в тридцать четыре года от чахотки свалился. Раз уж поломали эту собачью жизнь, надо ломать до конца и строить новую. Все. С этой дороги меня не свернешь!

«На вокзале давка. Народу — темная темь. Красноармейская цепочка по перрону чуть держит оживленную, гудящую толпу. Сегодня в полночь уходит на Колчака собранный Фрунзе рабочий отряд. Со всех иваново-вознесенских фабрик, с заводов собрались рабочие проводить товарищей, братьев, отцов, сыновей… Эти новые „солдаты“ как-то смешны и неловкостью и наивностью: многие только впервые одели солдатскую шинель; сидит она нескладно, кругом топорщится, поднимается, как тесто в квашне. Но что же до того — это хлопцам не мешает оставаться бравыми ребятами!..»

Лет через десять откроет Павел Белов книгу со знакомой фамилией «Дм. Фурманов» на обложке, пробежит глазами по первым строчкам и словно бы вновь окунется в напряженную, тревожную атмосферу тех дней. Вспомнится могутная черная толпа на перроне, бледный от волнения Клычков-Фурманов, поднявшийся на ящик, чтобы сказать прощальное слово.

Павла не взяли тогда на фронт: он должен готовить новые кадры. Но среди тысячи бойцов первого рабочего отряда были пятьдесят человек из числа тех, кого Белов научил стрелять, колоть штыком и переползать под вражьими пулями. Он жал им руки, напутствуя в дальнюю дорогу.

Эти ткачи и железнодорожники станут потом отличными солдатами; словно цементом, скрепят они своей организованностью и дисциплиной крестьянские полки легендарной Чапаевской дивизии. Они первыми наденут суконные шлемы с красной звездой, введенные Фрунзе для рабочих отрядов. Чем-то похожи эти шлемы с шишаками на шеломы древних российских витязей-богатырей. Поэтому и название им дадут красивое и точное — богатырки. Одежда красных богатырей! Лишь спустя время переименуют их в буденовки и так увековечат в картинах, стихах и песнях.

В марте 1919 года в Иваново-Вознесенск приехал Луначарский. Был собран городской партийный актив. От железнодорожников послали Белова.

Говорил Луначарский просто, горячо и доходчиво, не заглядывая в бумажку. Цифры, названия, фамилии, даты — как хранил он все это в памяти?! Рассказывал о делах далеко не радостных. Мировой капитализм сомкнулся с белогвардейцами в едином усилии задушить молодое государство трудящихся. На фронтах тяжко. Надо напрячь все силы, чтобы выправить положение. Поэтому ЦК партии принял решение провести мобилизации коммунистов на фронт. Это помимо того, что иваново-вознесенцы дают в общем порядке.

Городской актив единодушно высказался за мобилизацию.

По разверстке губкома партии ячейка железнодорожников должна была выделить трех человек. Еще до начала собрания Павел решил: он поедет. Он голосовал за резолюцию на активе. В конце концов ему просто неудобно перед рабочими. Он учит их, отправляет на фронт, а сам продолжает сидеть в тылу…

Когда председатель собрания спросил, есть ли среди коммунистов желающие пойти в армию добровольно, Павел сразу поднял руку.

В губкоме мобилизованным выдали сапоги и шинели. Другого обмундирования не оказалось. Собираясь в путь, Павел надел свой гусарский доломан цвета бутылочного стекла с желтыми шнурками. Товарищи подшучивали над ним: «Сразу видно — грозный рубака!» «Рубака не рубака, — отвечал Павел, — а что старый кавалерист, действительно, видно. Каждый конник поймет, что я из Черниговского гусарского!»

Выехали из города в теплый майский день. Шестьдесят мобилизованных коммунистов заняли два вагона. Отправились в неизвестность буднично, без громких прощальных речей.

Павел Белов с группой товарищей был послан в Тамбов, в распоряжение уполномоченного ЦК партии, народного комиссара почт и телеграфа товарища Подбельского. Павел много слышал о нем — сам ведь телеграфист. Профессиональный революционер, соратник Ленина, Подбельский бывал в ссылке, активно работал в подполье. Во время вооруженного восстания, когда юнкерам удалось захватить здание Московского почтамта, Вадим Николаевич Подбельский возглавил небольшой отряд и смелой атакой выбил юнкеров.

И вот теперь Павлу предстояло лично познакомиться с этим человеком.

Уполномоченный ЦК принимал мобилизованных партийцев по одному в здании, на котором висела небольшая скромная табличка «Губкомболь».[2] Павел вошел и назвал себя.

Подбельский был одет в строгий черный костюм. Чуть продолговатое, с тонкими чертами, лицо интеллигента, резко выделялись на нем черные брови и аккуратно подстриженные усы. Глаза понимающие, с веселой лукавинкой.