В городе было шумно, здесь осели беженцы. По центральным улицам разгуливали холеные господа и бледные северные девицы. Много было офицеров, юнкеров, проносились конные отряды казаков и горцев. В колясках разъезжали какие-то иностранцы.

Урусхан быстро справился со своими делами. Они оказались не очень сложными: получив у знакомого осетина деньги, Меликов рассовал их по карманам. Павел был у него вроде конвоя.

Но не только за этим взял его с собой Урусхан. Остановившись возле объявления, приклеенного на стене дома, сказал, усмехаясь:

— Читай.

Павел не сразу уяснил суть: очень уж необычной была эта афишка. Английское военное командование приглашало бывших русских военных записываться в специальные части британской армии для несения службы на Ближнем Востоке. Ниже перечислялись условия для добровольцев и, конечно, расписывались всякие блага.

— Ну? — торопил Урусхан.

— Верно про них говорят, — качнул головой Павел. — Любят чужими руками воевать. Денежки — пожалуйста. А людей своих берегут.

— Не хочешь?

— Чего ради?

Урусхан резко двинул лошадь вперед. Павел поехал за ним, только теперь сообразив: возле объявления задержались они не случайно. Нагнав Меликова, спросил напрямик:

— Что, надоел гость?

— Как я могу такое сказать! — Урусхан прижал руку к груди. — Ты мой кунак. Ты мне помог, ты своей головы не жалел. Надо сто лет жить — сто лет живи. Братья недовольны. Говорят, тесно. Ингуши из соседнего аула недовольны. Считают, казак ты. Убить хотели. Ты все это знай. И думай. А я твой кунак, я тебе во всем помогу.

Вечером, когда хозяйка зажгла в сакле сосновую лучину, Урусхан отсчитал Павлу тысячу рублей — часть денег, вырученных от продажи оружия. Пряча деньги в карман, Павел видел, как недовольно поморщился Хаджи-Мурат, а в глазах Гафиза вспыхнул злой огонек.

Перед сном Павел вышел из сакли, остановился возле большого камня, одиноко возвышавшегося на ровной площадке. Аул затихал. Пахло дымом. Где-то негромко звенели струны кисын-фандыра. Старческий дребезжащий голос, вторя музыке, вел однообразный мотив. Павел знал эту песню — ее любил Урусхан. Говорилось в ней о том, как ингуши угнали стадо у осетин, как осетины убили ингушей, а потом еще и кабардинцев. За что — непонятно. Поеживаясь от резкого ветра, Павел подумал, что и песни здесь какие-то разбойные. Нет, надо скорей убираться отсюда, от мелких распрей и междоусобиц. Там, на равнине, идет большая жизнь, решаются важные вопросы. Издалека трудно понять, что к чему. Надо попасть в знакомую обстановку, поговорить со знакомыми людьми, посоветоваться.

Ясно одно: после всего случившегося к белым ему хода нет. Потеря, разумеется, не велика, он ничем с ними не связан. Он сам по себе. Место его в родных краях. Но как уедешь, если на север поезда не идут, если на Дону белогвардейцы?

Решив во что бы то ни стало вернуться домой, Павел начал каждый день ходить на станцию Беслан. С утра до вечера пропадал там, ожидая оказии. В ауле, чтобы не надоедать Меликовым, только ночевал.

Кончался февраль, когда Павел узнал новость: Ростов занят красными! Железнодорожники, с которыми Белов успел познакомиться, сказали по секрету: скоро в Ростов пойдет прямой поезд, для Павла найдется место в теплушке.

На прощание старик Меликов подарил кунаку своего сына каракулевую шкурку. Это был дорогой подарок. Кто знает, какие деньги ходят в Совдепии? А шкурка — немалая ценность.

В хорошем настроении выехал Павел из Беслана. А вечером, когда товарный состав остановился в Эльхотово, к теплушке подскакали горцы. Ворвались в вагон, заставили Белова поднять руки. Кто-то отцепил с его пояса шашку, кто-то обшарил карманы. Стянули с ног сапоги. Показалось, что ли, Павлу — нагловатые глаза Гафиза блеснули в сумерках под башлыком…

Горцы умчались, а он остался в вагоне босой и нищий; без денег, без еды, без каракулевой шкурки. Особенно жаль было красивую кавказскую шашку, которой хотел щегольнуть дома.