За поворотом открылась знакомая улица, показалась среди деревьев крыша родного дома. Сейчас деревья темные, голые. А летом их кроны настолько густы, что с земли не видны многочисленные грачиные гнезда. Часто, бывало, забирался Павел на дерево, усаживался на развилке сучьев с книгой в руке. Читал Фенимора Купера, Майн Рида, Жюля Верна. Как-то и книги воспринимались иначе там, над землей, среди пронизанной солнцем зелени. Словно улетал Павел куда-то далеко-далеко.

Выйдет на крыльцо дед Белов-Никифоров, расправит бороду, позовет зычно:

— Паша! Павлушка!.. Куда он опять пропал, сорванец!

И невдомек деду, что сорванец затаился совсем близко. Сидит и смеется, глядя сквозь трепещущую листву…

Кто-то, наверно, издали узнал Павла, предупредил мать. Он еще только подходил к дому, а она уже выбежала на крыльцо, вытирая о фартук руки. С радостным криком бросилась на грудь сына, прижалась к его щеке мокрой от слез щекой.

Отдохнув дома, Павел перебрался в Иваново-Вознесенск. Первое время жил в свое удовольствие, наслаждаясь свободой. Отдежурил на телеграфе — и гуляй как ветер. Пьянила весна, пьянило сознание полной независимости. Ну, голодновато, и одежда поизносилась — разве в этом дело! Зато ты молод, здоров, у тебя надежные друзья! Правда, нет Людмилы. Она больше не работает на телеграфе и, по слухам, вышла замуж. Однако Павел не очень болезненно перенес эту новость — время сгладило остроту.

Вернулось старое увлечение — самодеятельный театр. Организовался кружок, начали репетировать сразу несколько пьес. И все было бы хорошо, если бы не газетные новости. Беспокоило и угнетало продвижение немцев. Кайзеровские войска заполонили всю Украину, вышли к Харькову и к Области войска Донского. Что им стоило повернуть оттуда на Москву! И тогда конец России. Вся солдатская кровь, пролитая на фронте за четыре года, усилия армии — все пойдет прахом.

Казалось бы, какое ему дело? От воинской обязанности он освобожден как служащий железной дороги. Работай себе, развлекайся в свободное время. Но Павел день ото дня все больше задумывался и мрачнел. Государство раздирали враги, а он был праздным наблюдателем, стоял на обочине, тщетно пытаясь понять: в каком строю его место?!

С кем бы он хотел поговорить, так это с Зинаидой Мефодьевной Касаткиной. Она учила его давно, еще в церковноприходской школе, но ни об одном своем преподавателе он не вспоминал с такой теплотой и радостью, как о ней. Он помнил, как входила она в их полутемный класс: молодая, стройная, в маленькой шапочке и короткой шубке. Уроки ее отличались от других, рассказывала она с таким увлечением, что даже завзятые лентяи и второгодники слушали раскрыв рот.

Кто бы мог подумать тогда, что эта элегантная женщина — большевичка-подпольщица и работает вместе с большевиком Арсением, о котором легенды ходили среди ткачей. Лишь после Октябрьской революции выяснилось, что Арсений — не кто иной, как Фрунзе, что в 1905 году он, раненный в стычке с казаками, скрывался в шуйской больнице под фамилией Тачанский, что лечила его врач Раиса Давыдовна Димская, а самым частым гостем у постели больного была молодая учительница Касаткина. И еще стало известно, что в помещении больницы и в классах шуйской школы Арсений-Фрунзе не раз собирал на подпольные совещания своих соратников.

Вот, оказывается, к каким делам была причастна любимая учительница шуйских сорвиголов!

Теперь Михаил Васильевич Фрунзе — большой человек: комиссар Ярославского военного округа. Да и Зинаида Мефодьевна редко бывает в Шуе. У нее другие дела, другие масштабы.

Павел увидел свою учительницу случайно: в разгар лета, на вокзале. Она только что сошла с поезда. Походка у нее, как и раньше, напряженная, быстрая. Юбка до щиколоток, жакет старый, потертый на локтях. Та же добрая улыбка, но на лице появились морщинки, особенно заметны они возле глаз.

Не думал Павел, что так обрадуется Зинаида Мефодьевна встрече с учеником. Она засыпала его множеством вопросов: где, как, почему? Павел охотно рассказывал обо всем, что видел и пережил.

Она привела его на завод, на какой-то митинг, попросила подождать. Он равнодушно слушал выступавших, не вникая в суть. Люди толковали о своих заводских делах. Заинтересовал его только последний оратор. Молодой, похожий на студента, он говорил, что для защиты Республики нужна новая армия, построенная на совсем других началах, чем при царе. Это будет добровольная армия свободного пролетариата и бедняков, в ней будет господствовать сознание. Да, только высокая сознательность — основа всего. Она заменит муштру, насилие и другие атрибуты наемных капиталистических армий,

Павел подумал, что это чушь. Кто-то должен чистить сортир. И когда тебя пошлют на такую работу десятый раз подряд, не выдержит никакая сознательность… Бойцам нужны навыки, доведенные до автоматизма. А как их выработаешь без дисциплины?

Об этом он и сказал Зинаиде Мефодьевне, провожая ее после собрания. Учительница ответила:

— Возможно, Дмитрий Фурманов и не совсем прав. Но то, что Красная Армия строится прежде всего на высокой сознательности, — это бесспорно.

— Армия есть армия. Без твердой дисциплины в ней никуда!

— Дисциплина дисциплине рознь, Павлуша. Одно дело, когда боец понимает, за что он борется, сознательно идет на риск. И совсем другое, если его гонят в атаку зуботычинами. Не говоря уж о простом человеческом достоинстве. Ты ведь сам знаешь, как издевались над солдатами офицеры.