— Тебе лучше надеть другую рубашку.

Это была моя любимая рубашка — джинсовая, с широкими рукавами и лайкровым лифом. Она была мне тесновата, потому что я успела за три месяца вырасти из нее, но все равно выглядела красиво, и она мне очень нравилась. Я нехотя развернулась и пошла домой. Остальные уже сидели в машине. Бабушка на пассажирском сиденье покачала головой, обернувшись к матери:

— И когда она стала такой… большой?

Мать угрюмо следила за мной взглядом.

— Не знаю. Но очень скоро я задушу всякого, кто станет слишком заглядываться на нее.

Хлопнув входной дверью, я поднялась к себе и схватила лежащую на комоде длинную белую футболку, в которой обычно спала. Потом сняла джинсы и натянула мешковатый комбинезон. Нечего тут разглядывать. Не до чего дотрагиваться.

Я стала носить комбинезон и во время свиданий с Брэдли. Он собирался перейти в другую школу, потому что его родители накопили достаточно денег, чтобы переехать из трейлера в дом. Его отец планировал сменить работу, а это означало, что он должен переехать со всей семьей в городок поменьше к северу от Форт-Уэйна. Но несколько недель они еще определялись с окончательным решением. Его матери не хотелось уезжать от родственников. В конце концов они не устояли перед возможностью переехать в дом из трейлерного парка. Но пока вопрос решался, Брэдли названивал мне каждый вечер, едва ли не плача, и говорил, что мы не должны расставаться, а я молилась, чтобы они переехали и он забыл мое имя сразу же, как пересечет границу округа.

Сохранять отношения на расстоянии очень трудно, а мы были еще слишком юными. По-моему, именно так я объясняла ему сложившуюся ситуацию. Так я пыталась заставить его понять. И заставила. Однажды вечером, держа телефонную трубку и поглаживая пальцем стеганое одеяло матери, я сказала Брэдли:

— Если я отдам тебе себя целиком, а ты ничего не вернешь, что тогда у меня останется? Меньше, чем ничего. Меньше меня, и ничего от тебя.

— У тебя кое-что есть, — сказал он. — У тебя есть я. И однажды я отдам тебе все. Когда мы поженимся, у тебя буду весь я и все, что ты только захочешь. Я готов умереть, чтобы дать тебе все на свете.

Его слова звучали как фразы из фильма.

— Нет, — сказала я. — Я больше не хочу встречаться.

Я пообещала Брэдли, что мы увидимся в последний раз. Он попросил меня прийти в удобное для меня место, где мы могли бы побыть наедине. На заднем дворе у нас стоял белый сарайчик, в который никто никогда не заходил, и хотя там было темно, холодно и грязно, это было самое уединенное место, какое только мы могли найти. На сей раз я не сомневалась в том, что сумею убедить его положить конец нашим отношениям. Мы были детьми, он злился, а я просто хотела быть хорошей. Разве он не может просто отпустить меня? Когда я зашла внутрь и тихо прикрыла дверь за собой, его лицо осветил свет снаружи. Было заметно, что он плакал, и на холоде слезы застыли на его щеках.

Я обняла его, потому что мне не хотелось его расстраивать, а он прижался ко мне — так что я уперлась спиной в старую стиральную машину или в сушилку. Позволив ему выплакаться мне в плечо, я выслушала, как ему жаль, как иногда он сходит с ума и не хочет, чтобы я ненавидела его. Я сказала, что не ненавижу его. Когда он произнес: «Я люблю тебя», я начала отстраняться.

— Не надо.

Он поскрежетал зубами и только усилил хватку, сцепив руки вокруг моей талии.

— Брэдли, — я снова перешла к успокаивающему тону, надеясь на безопасный исход.

Меня испугала легкость, с какой этот приторный неживой голос исходил из меня. Это была не я. Это было нечто, что ему требовалось от меня, и мне не хотелось быть ею. Я могла быть хорошей. Я могла получать только отличные оценки и ездить на специальные экскурсии, но все это не имеет значения, если я продолжу разговаривать с ним так, как он хочет, как бы долго это ни продолжалось; для тринадцатилетней девочки любой период времени — это практически вечность.

— Пожалуйста, — на этот раз я заговорила как настоящая «я». — Мне не хочется обижать тебя. Я просто хочу попрощаться. Разве мы не можем просто попрощаться и остаться друзьями?

Мои глаза еще привыкали к темноте, когда он погрузил ногти мне в бока и яростно прорычал: