Брэдли считал, что я красивая, но при этом он совершенно не знал меня. Возможно, это было и к лучшему. Если бы он знал меня поближе, то увидел бы во мне и плохие стороны, а это меня не устраивало. В моих плохих качествах не было ничего красивого, и я не могла скрывать их от тех, кто находился слишком близко от меня.
Для него я была хорошей. Когда я чем-то смешила его, в его глазах загорались искорки, и он улыбался, обнажая неровные, слегка желтоватые зубы. В такие моменты он напоминал мне Альфреда Э. Ньюмана из комиксов в журнале «
После недели отрывистых разговоров перед занятиями и еще большего количества произнесенных шепотом уверений в моей красоте я подумала, что самое меньшее, что я могу сделать для него, — дать свой номер телефона. Он позвонил мне сразу же, как только я вернулась домой по окончании последнего учебного дня. Матери я об этом не рассказала. Мне было двенадцать лет, и я знала, что у многих девочек в этом возрасте уже есть «бойфренды». Но мама видела в любом мальчике и любом мужчине рядом со мной только одно.
— Можно кое-что тебе сказать? — в его голосе на том конце телефонной линии чувствовалась улыбка, и я тоже улыбнулась.
— Конечно.
— Я люблю тебя.
Я по-прежнему слышала его улыбку, но моя погасла. Это был наш первый разговор по телефону, и хотя мне хотелось быть страстно и безрассудно любимой, я полагала, что для подобных вещей должны быть какие-то более существенные основания.
— Откуда ты знаешь?
Он глубоко вздохнул, прежде чем снова придать своему голосу жизнерадостный настрой.
— Просто знаю.
Это не должно было сработать или, напротив, должно было безотказно сработать в отношении грустной двенадцатилетней чернокожей девочки из Форт-Уэйна, Индиана. Со мной говорил мальчик, предлагавший мне то, чем одержима любая девочка: любовь. Я не была уверена в том, что любовь предназначалась именно мне, но все равно это была такая ситуация, в которую ты сначала бросаешься с головой и только потом осмысляешь, как делают счастливые пары по телевизору.
— Ну ладно, — сказала я, снова улыбаясь и определяясь с решением. — Я тоже тебя люблю.
Приближалось Рождество, и к нам заехали дядя Кларенс с женой, чтобы устроить нам с братом сюрприз — неожиданное свидание с отцом. Не знаю, ожидала ли мать, что он вдруг снова объявится в ее жизни, но она разрешила нам поехать. Сидя на заднем сиденье фургона, я дрожала от волнения и сжимала руку брата. Вечером за день до поездки дядя записал на свою новую камеру, как я пою «Тихую ночь», мою любимую праздничную песню в том году.
— Ого. — Он просмотрел запись, перемотал и проиграл снова. — Ты должна спеть завтра для отца.
Мне и самой хотелось того же, но я не могла представить, как это происходит.
Потом, уже в фургоне, когда до первой в моей жизни встречи с отцом оставалось пара часов, я спросила дядю Кларенса, почему мой отец оказался в тюрьме. Дядя выключил музыку и переглянулся с женой. Потом повернулся к нам с братом, сидевшим на заднем сиденье.
— Так вам никто не говорил?..
Я покачала головой.
— Ну что ж, — пожал он плечами. — Думаю, сейчас для этого не самый подходящий момент.
Я увидела отца через маленькое окошечко в отделявшей нас друг от друга массивной двери с замком. Он уже смотрел на меня, встретился со мной взглядом и больше не отводил глаз. Не припомню, чтобы кто-то за всю мою жизнь разглядывал мое лицо с таким восхищением. Наш визит его удивил, но сама я, казалось, совсем не удивила его. Он знал меня. Когда двери открыли, я подошла к нему, а он развел руки, чтобы обнять меня. Я уткнулась в него головой, и мне показалось, что во всем помещении с окружавшими нас осужденными это единственное место, с которого мне не хочется сдвигаться.