В тот же день доктор Кюсснер показывал Аннегрете их новый дом. Они обходили пустые комнаты особняка в стиле модерн. С потолков свисали голые лампочки. Шаги гулко отдавались эхом, сад за окнами погрузился во мрак. Аннегрета сказала, что у них почти нет мебели. Как же они обставят помещения? И она предложила второй этаж оставить пустым. Кюсснер согласился. Педиатрическая практика в передней части дома была обставлена белой металлической мебелью. Сильно пахло камфарой и резиной. Аннегрета заявила, что на ее вкус у помещений слишком больничный вид. Стены надо сделать цветными.

– Все, что тебе угодно, – опять согласился доктор Кюсснер.

Он был счастлив. Несколько дней назад он зашел в сестринскую попрощаться. А потом не смог выпустить руки Аннегреты и в присутствии сестры Хайде спросил, поедет ли она с ним. Об «огрехах Аннегреты», как он называл их втайне про себя, доктор больше не заговаривал. И оба знали: они больше никогда не будут об этом говорить. В следующем году они поженятся. Аннегрета останется толстой. Хартмут будет вечно ее любить. Она забеременеет и после тридцати с опасностью для жизни родит мальчика. Этого мальчика родители будут то баловать, то запускать. В подростковом возрасте он выкрасит волосы в зеленый цвет и однажды ночью с друзьями разорит теннисный клуб, в котором его отец будет состоять активным членом, а мать пассивным. Ребята мотыгами вскопают площадки, разгромят ограждения и подожгут сетки. Против мещанства!

«Дорогая Ева, я хочу кое-что рассказать тебе о себе, так как ты вообще-то меня не знаешь…» Дальше не получалось. Юрген уже не помнил, сколько раз он начинал это письмо. И ни разу ему не удалось продвинуться дальше первых фраз. Он скомкал лист бумаги и бросил его в мусорную корзину. Скоро полночь. Юрген сидел в своей комнате за письменным столом. Он тоже по дороге домой по радио в машине слышал приговор. И мог себе представить, каково сейчас Еве. Он хотел ей написать. Взял чистый лист бумаги. «Дорогая Ева, я слышал по радио приговор и…» В дверь постучали. Заглянула Бригитта.

– Юрген, я не могу отвести его в постель.

Юрген встал и прошел за Бригиттой в тускло освещенную гостиную, где Вальтер Шоорман по-прежнему сидел в кресле и не сводил глаз с экрана выключенного телевизора. Вид у него был как у потасканной куклы.

– Давай, папа, уже поздно.

Юрген хотел помочь отцу подняться. Но тот крепко вцепился обеими руками в подлокотники кресла. Бригитта попыталась разжать ему пальцы, Юрген сзади подхватил отца под мышки, чтобы поднять его с кресла.

– На счет три, – тихо сказал он и принялся считать.

На счет три Бригитта потянула Вальтера Шоормана за руки. Юрген приподнял его. Но тут старик жалко вскричал, как будто ему стало очень больно. Оба отпустили его, и он опять упал в кресло.

– Что с ним такое? – спросил Юрген Бригитту через голову отца.

Та беспомощно покачала головой.

– Папа, у тебя где-то болит?

– От меня вы ничего не узнаете! – сказал Вальтер Шоорман.

Бригитта посмотрела на Юргена.

– Я дала ему уже две таблетки. Не знаю. Просто не знаю, – повторила она. Потом закрыла лицо рукой и с силой выдохнула: – Я больше не могу, Юрген.

– Иди спать. Я посижу с ним.

Бригитта взяла себя в руки, кивнула, приняла свой коронный уверенный вид и вышла. Юрген посмотрел на отца, который не сводил глаз с широкого панорамного окна, подошел к этому окну и выглянул на улицу. Некоторые деревья в саду были поражены грибком, их нужно было валить. «Как будто у сада кариес», – подумал Юрген.

– Почему больше не приходит та молодая женщина? – спросил отец.

Юрген в отчаянии покачал головой и спросил в свою очередь: