— А вообще-то ты женщина опасная.

— Чем же, товарищ начальник… милиции?

— Это тебя бог надоумил, что ли? — улыбнулся Сажин, успев заметить и лилейно-молочной свежести шею, и гайтан крестика. Обращал на себя внимание и подбор слов, которыми была пересыпана речь молодайки.

— А что, или в бога верить нельзя?

— Верить у нас никому не запрещается. Только не понимаю, какой от этого толк. И обидно, сколько еще женщины будут оставаться Матренами безгласными.

— А я не Матрена.

— Неужели?

— Настасья я. Агафонова по батюшке, а по мужу убиенному Самолетова.

— Ну, а я Сажин Петр. Правда, не начальник милиции… — Сажин улыбнулся. — Фамилия у тебя знатная.

— А что тут такого? Прадед, сказывают, у моего Мити паромщиком был.

— Вон, значит, что! Однако, заговорился я с тобой, Настасья, — глянул Сажин на часы.

— Да и я тоже. Возьми вот, — сунула она Сажину в руку пару лепешек. — Да бери, бери. Это от чистого сердца, как человеку.

— Так ведь я же, по-твоему, милиционер…

— А что, разве средь милиционеров людей нет? — с вызовом бросила Настасья. Это было так неожиданно, что Сажин не нашелся, что сказать, и молча смотрел на нее.

— Спасибо, — наконец проговорил он. — А где найти тебя? Ведь я твой должник.

— А ты в человека поверь — и найдешь, — опустила глаза, повернулась и пошла. Шагов через пять она оглянулась. И то ли черный платок так оттенил лицо ее, то ли еще отчего, но улыбка ее вроде была печальна.

— Прощай, служивый!

— До свидания, Настасья!

Лицо молодайки дрогнуло, она слегка взмахнула рукой, и людская круговерть скрыла ее из глаз…