— А вы все еще тот? К другому берегу не прибились? Почему из Поволжья уехали?
Василий понял: версия, однажды разработанная Авериным, пригодилась, надо только суживать ее и не дай бог поскользнуться.
— Если бы я стал иным, к чему тогда забираться в эту глушь? Весь прошлый год, с февраля и по ноябрь, проклятые чекисты на хвосте у нас висели, нащупали связь, которую мы имели с отрядами Вакулина-Попова, Сарафанкина, вот и пришлось уносить сюда ноги. Недавно приобщился вновь к нашему делу.
— Вас приняли по рекомендации Казанца? Как вы находите действия Анатолия Максимовича?
— Мой непосредственный начальник — Кирилл. Дело в организации поставлено серьезно, чья эта заслуга — судить не берусь.
Последние слова Василий произнес с трудом. Стали непослушными губы, язык, в глазах замелькали бесчисленные блики, уши давил странный внутренний звон. Продолжать разговор больше не было сил.
И тут, весьма кстати, в комнату вернулись хозяин и спутник Алякринского. Мельник доложил, что все готово, можно ехать. Алякринский подошел к Василию, пожелал ему выздоровления, быстрейшего возвращения к общему делу. Затем он наклонился к больному и сказал на ухо, что переговорит с «Казанцем» о необходимой врачебной помощи и соответствующем продвижении своего вновь обретенного товарища по партии и борьбе.
Как Василия доставили в городскую больницу, он не помнил. Не знал и того, что его болезнь чуть не до смерти напугала верхушку подполья.
Юрьев, Рамазанова, Мюллер боялись, что в бреду Тимофеев может о чем-нибудь проговориться, а санитары передадут это чекистам. По заданию Юрьева Кирилл и Химичев попытались под видом дальних родственников забрать больного из палаты, но весь тифозный барак находился на строжайшем карантине, и доступ в него можно было получить только с разрешения уездной ЧК. Один из дежурных врачей терпеливо объяснил это настырному Химичеву и еще добавил, что у отдельных больных тифозного барака обнаружены признаки не только холеры, но и чумы.
Юрьев кипел негодованием. Он, как мальчишку, отчитал Кирилла за невыполнение приказа и потребовал пойти на любые меры, но предупредить возможный провал. Все с тем же Химичевым Кирилл уговорил Зябкина подготовить для Тимофеева порошок с сильно действующим ядом и передать под видом болеутоляющего. Но когда такая отрава оказалась у них в руках, надобность в ее применении отпала. Дежурный санитар сообщил им, что «этот больной» накануне вечером «умер» и вместе с другими уже похоронен в общей могиле.
— Считайте, нам крупно повезло, — процедил сквозь зубы Юрьев, выслушав сообщение Кирилла. — И вообще запомните — ничем не может быть оправдан риск приема в организацию людей, которых мы по-настоящему не проверили на деле. Как только начнутся события, необходимо скрепить наши ряды кровью, да, да, именно кровью. Она и омоет, и очистит, и свяжет получше всякого цемента.
Юрьев втайне гордился тем, что за полтора года ему удалось парировать многие удары ЧК. Одна за другой проваливались группы анархистов, кадетов, колчаковцев — только его люди избегали ареста. Слишком узкий круг посвященных знал о нем, для прочих, рядовых, существовал лишь таинственный и грозный «Казанец». Это по его приказу все члены организации были сведены в тройки и пятерки. Для предотвращения предательства многих новичков, вызывавших сомнение, подвергали специальной проверке. Переодетый милиционером Кирилл вместе со своим напарником Иваном Ужеговым допрашивал их как контрреволюционеров. Двоих удалось спровоцировать. Потом их втихомолку прикончили.
С тех пор все идет нормально. Вот только нет почему-то ответа из штаба Бакича. А ведь он, Юрьев, послал к начальнику штаба генералу Смольнину надежного человека. Неужели правда, что корпус Бакича разгромлен под Шара-Сумэ? Если так, то дело серьезно осложняется. Нет, больше ждать нельзя, пора переходить в наступление.
К середине апреля весна полностью вступила в свои права. Поля очистились от снега, дороги просохли, со стороны Иртыша частенько погромыхивало: то в одном, то в другом месте от берега отрывалась небольшая льдина и с шумом ударяла по кромке сплошной массы льда, все еще цепко державшего реку под своим холодным панцирем.
Вновь пригласив Аверина к себе, председатель уездного исполкома молча протянул Андрею бланк сообщения. В Чигириновке банда полностью разграбила обоз с хлебом, собранным в счет продналога, и вдобавок при налете на село захватила и увезла на подводах со ссыпного пункта семенное зерно.
— Что я теперь, Андрей Григорьевич, мужикам скажу? Помнится, вместе с тобой их уговаривали везти зерно в общественный амбар, уверяли, оно сохранится в целости, посевная будет обеспечена. Из трех сел собрали ведь. Где брать на посев, ума не приложу? — Председатель исполкома, зябко кутаясь в старую шинель, сидел за своим рабочим столом и пальцем левой руки нервно мял вязаную рукавицу.
Аверин молча проглотил невысказанный, но оттого еще более горький упрек. «Конечно, можно было, как советовали из Семипалатинска, пойти на риск — выявленных контрреволюционеров срочно арестовать. Такой удар вынудит подполье временно прервать свою деятельность, замкнуться. Но их верхушка по истечении определенного времени проведет необходимую перестройку, восполнит потерянные звенья — и начинай все сначала. Да и Тимофеев заболел, как назло. Но врач говорит — еще с недельку пройдет, прежде чем можно будет побеседовать. И опять вопрос: кто это под его родственничков работал? Жаль, санитар не запомнил их».
— А, ты еще здесь, тогда полюбуйся: снова сюрприз, — стремительно вошедший в кабинет секретарь укома Зарембо рывком протянул Андрею телефонограмму о налете банды Найды на хутор Казанский и село Александровку. — Совсем обнаглели. Среди бела дня, на глазах у сотен людей орудуют. Вот что, — секретарь подошел к Аверину и, сурово посмотрев ему прямо в глаза, сказал:
— Хватит. Будем на бюро укома серьезный разговор вести. Готовься объяснить людям, как им теперь быть. Готовь свои предложения. Но учти, никаких оттяжек не дадим. Поднимем чоновцев, красных партизан, шахтеров из Экибастуза, но к празднику Первомая наведем настоящий порядок.
— Того же и я хочу, только иными силами и в другие сроки.