Юрьев в период почти всей беседы дипломатично молчал, изредка давая односложные ответы на вопросы высокого гостя. Он лишь в конце разговора отметил необходимость тщательного изучения и осмысливания привезенных из центра материалов. Когда они остались вдвоем, Алякринский поставил перед ним от имени ЦК эсеров более четкую задачу: выступить синхронно с «коллегами» из Акмолинска, Семипалатинска, Славгорода.
— Одновременно с вами поднимутся люди Незнамова, Базарова в Петропавловске, Омске, Татарске, Ново-Николаевске. В районе Челябинска нанесет свой удар Перхуров. Надеюсь, он не нуждается в рекламе?
— Он человек действия. Что ж, вы меня убедили, мы вскоре начнем.
— С богом, Анатолий Максимович.
Перечисляя собеседнику места намечаемых ударов и называя фамилии, Алякринский не фантазировал. Но какова будет реальная сила выступающих, умолчал. Для него было важным во что бы то ни стало выполнить установку своего «шефа» Виктора Чернова и главного военспеца партии полковника Махина — поднять людей. Правящие круги Англии, Франции и других европейских стран становились все более «глухими», как только заходила речь о деньгах для ведения боевых операций против Советов. Они уже убедились в прочности большевизма и не хотели больше выбрасывать деньги в трубу. Приходилось эсерам идти на раздувание мнимых успехов «зеленого движения», вспышкопускательские авантюры.
Одну из таких опасных авантюр Алякринский и пытался скоординировать в рамках Западной Сибири. А если все обойдется, то к осени за границу, во Францию. И тогда пропади они пропадом все эти белые, красные, розовые, зеленые, черные. Он, Лев, купит себе маленькую виллу где-нибудь на Лазурном берегу и станет на лето сдавать ее курортникам. Хватит не только на жизнь, но и, как говорят, детишкам на молочишко.
Рано утром Алякринский уехал со своим телохранителем в направлении Славгорода. Через хозяина квартиры он предупредил Юрьева о своем возможном кратковременном заезде на обратном пути.
В последние дни марта Аверин крепко простыл. К вечеру у него заметно поднималась температура, ломило руки, ноги (сказывались годы каторги в Забайкалье). Однако по-прежнему приходилось напряженно работать по вечерам. На эти часы Андрей передвинул разбор поступающей корреспонденции. Вот и теперь, отхлебнув из кружки кипятка, он с трудом вникал в суть присланных из Акмолинской уездной ЧК материалов.
Соседи недавно вскрыли у себя в уезде крупную эсеро-белогвардейскую организацию «штаб действия и исполнения». Выяснилось, что представитель ее руководства пару недель назад провел в Баян-ауле, при содействии бая Нуралина, встречу с главарем контрреволюционного подполья Павлодарского уезда — неким «Казанцем». Вместе они согласовали меры по развертыванию широкой антисоветской деятельности, включая вооруженную борьбу. Акмолинским чекистам удалось установить, что «Казанца» сопровождал А. Н. Пономарев, в прошлом активный участник Ишимско-Петропавловского эсеровского мятежа, один из командиров контрреволюционных формирований в станице Сандыктавской Кокчетавского уезда.
Председатель Акмолинской уездной ЧК Петр Смоленский предложил срочно обменяться имеющейся информацией и согласовать меры по предотвращению активных действий контрреволюции. «Да, на разговор с Петром придется ехать самому и как можно скорее, лучше всего завтра, — рассудил Аверин. — Возьму с собой Рамазана. Интересно — кто же этот Казанец? Один из тех, кто уже попал в поле нашего зрения, или мы до него пока не добрались? Вот ведь закавыка! Один ребус за другим».
Юрьев не зря поручил Мархабану Рамазановой провести сбор денег для организации. Он вполне осознанно полагался на ее умение в полной мере использовать не только влияние своих чар, но и знание многих записей в старенькой отцовской книге расходов. На первый взгляд в этом обаятельном черноглазом, стройном, хрупком создании никак нельзя было заподозрить одного из ведущих членов «сибирского союза крестьян и казаков». Но Юрьев умел разбираться в людях. После первой беседы с Мархабану он про себя назвал дочь купца Рамазанова «сатаной в юбке». Четкие продуманные предложения, умение моментально оценить ситуацию, события — все это выдавало в ней незаурядные способности, которые удачно дополнялись четырьмя курсами физико-математического факультета Томского университета. В период их деловых нелегальных встреч Бану весело щебетала с Анатолием Максимовичем на хорошем французском, а порой, вроде бы по забывчивости, переходила на английский, вынуждая Юрьева сконфуженно умолкать.
Это ей удалось установить связь с бывшим поручиком Карасевичем, которого подполье знало как «атамана Незнамова», одного из продолжателей «дела» кровавого Анненкова. Бану же связала Юрьева с полковником Ударовым, командиром небольшого отряда, который все еще оперировал вблизи Славгорода. Она открыто признавалась членом своей организации о жгучей ненависти к Советской власти. Еще бы — рухнули честолюбивые планы стать по меньшей мере совладелицей крупного банка с широкими международными связями. Юрьев знал и о том, что ее возлюбленный — офицер карательных войск пал в боях с партизанами Томской губернии.
За время своих поездок по уезду во второй половине марта Бану сумела собрать крупные суммы на нужды организации, основательно попотрошив кошельки баев и купечества. Хоть и без особого желания, но раскошелились Тулебай, Билембай, Баязитов, ряд должников покойного отца. Но наибольшей удачей Рамазанова считала покупку оружия, пока всего нескольких карабинов и пистолетов, но это только пока!
При посредстве людей Тулебая Бану смогла оживить ослабевшие контакты организации с Найдой. Туда, к Найде, на переговоры решили послать одного из активистов или членов руководства, чтобы до мелочей согласовать удар по хлебоприемным пунктам. Слабые места в их охране обнаружил Кирилл с помощью своего человека в военкомате. «В этой обстановке, — мстительно размечталась Бану, — голодные люди станут действовать, как подскажем мы, те, кто чуть-чуть подкормит их из захваченных запасов…»
Надежды Тимофеева на то, что Кирилл введет его в круг руководства организации, не сбылись. Постепенно Василий узнал о буквально драконовских мерах соблюдения конспирации, установленных по приказу некоего «Казанца». И вместе с тем удивлял довольный вид руководителя тройки Кирилла, близкого к головке подполья. Невольно рождалось предположение, что ряды контрреволюционеров продолжают расширяться, оживилась их деятельность. Справедливость таких догадок стала очевидной, когда, отправляясь в служебную командировку в села Галкино, Романовку, Чигиринку, Марьяновку, Белово, станицу Ямышевскую для проверки работы местных потребительских обществ, Тимофеев уже как «участник» контрреволюционного подполья получил от Кирилла наказ встретиться в этих местах с несколькими десятками людей, передать им письма, литературу, сообщить о необходимости готовиться к выступлению. Такое поручение, рассудил Василий, свидетельствовало о большом доверии. Значит, он стал «своим среди чужих».
Двухнедельная командировка вконец вымотала Тимофеева. Поручения Кирилла отняли слишком много сил и времени. Особенно утомляли длинные словопрения с эсерствующими «интеллигентами» села, стремившимися выплеснуть на свежего городского человека целое море жалоб на провинциальную скуку. В кулацких домах много не говорили, там коротко спрашивали, когда выступать и как поступить с сельскими коммунистами и активистами Совета: перебить сразу или арестовать.
— Сами-то вы как думаете? — спросил Василий владельца паровой мельницы Емельяна Кондратьева.
— А чего их держать арестованными, людей на охрану выделять? Кончить на месте и делу конец. Лучше вместе с потомством. Иначе от сатаны вырастут сатанята, — злобно ответил хозяин.
От мельника Тимофеев узнал о наличии в селе ячейки «крестьянского союза». По большому секрету Емельян рассказал своему гостю, что там делами заправляет надежный человек из селян. Всего за три месяца сумел все ячейки их куста объединить.
На обратном пути Василий уже в кошеве почувствовал, что заболел и основательно. Во рту пересохло, голова казалась невероятно тяжелой, все тело ломило, поднялась температура. В голову лезла навязчивая мысль: подхватил тиф. До Ермаковского добрались благодаря стараниям попутчика — бухгалтера. Он же отвел Тимофеева в дом мельника и, ссылаясь на рекомендации Кондратьева и свое шапочное знакомство с председателем волостного Совета, заставил жену мельника сходить за фельдшером. Тот подтвердил диагноз, предполагавшийся Василием.