— Может быть, еще что-нибудь запомнилось, Елизавета Ивановна?

— На ходу ведь, знаете, торопилась уже. Хотя, постойте… вроде глаза у него немного навыкате, а так остальное, ну… усы, борода, обыкновенные. Вот уши еще, кажется, чуть оттопырены.

— А чем вас их разговор особенно насторожил?

— Более семи лет народ мучается от голода, а последний год вообще страшный. Они же вели речь о захвате продовольственных складов, о полном прекращении доставки хлеба в город, чтобы толкнуть голодные массы на выступление против Советской власти Ну ладно, власть им не нравится, а зачем людей мучить, под страхом голодной смерти заставлять поворачиваться к прошлому? Теперь понимаете, почему, как только услышала о хлебе, сразу сердце заколотилось. Остальное я уже рассказала.

— Спасибо, Елизавета Ивановна, большое вам спасибо!

Удача не ходит в одиночку. Справедливость этой пословицы Аверин в полной мере ощутил, вернувшись в здание уездной ЧК. Дежурный сразу же доложил об известии из больницы: Василий чувствует себя лучше, просил срочно придти, хочет сообщить что-то весьма важное.

В больничной палате, казалось, даже стены излучали запахи лекарств. Иначе не могло и быть: не только окно, но и форточку не открывали всю зиму, стремясь сберечь изредка возникающие крохи тепла, когда сердобольный санитар подбрасывал в печь полусырых поленьев или кусок доски от забора.

Рассказ выздоравливающего чекиста существенно дополнил общую картину.

Прошла неделя. После совещания с ведущими работниками аппарата и обмена мнениями с чекистами Акмолинска и Славгорода выкристаллизовалось решение — к концу мая — началу июня нанести одновременный удар по врагу, чтобы не дать скрыться кому-либо из вожаков подполья. Но жизнь вносила свои коррективы. Вечером 23 апреля павлодарские чекисты получили несколько сообщений из сел уезда от коммунистов, комсомольцев и отдельных разуверившихся мятежников о намерениях врага испортить трудящимся уезда праздник Первого мая, совершив силами банды Найды и нескольких групп «сибирского крестьянского союза» налет на продовольственные пункты в восточной и юго-восточной частях уезда.

Используя возможности ЧОН и милиции, Аверин, Бобров, Букин, Толстиков наметили план. По нему отряд ЧОН и милиция окружают и ликвидируют банду, в городе и ряде сел в общественных местах проводится срочная проверка документов, за квартирами выявленных заговорщиков устанавливается наблюдение. Торопиться подвергать их аресту было пока рановато, чтобы собрать побольше улик, не дать кому-либо затаиться и скрыться.

Вторую беседу с Астафьевым Юрьев провел в доме Рамазановой. Сразу после разговора этому неистовому боевику вручили два пистолета, добытых Мархабану, снабдили его деньгами для приобретения верховой лошади. Тон Астафьева коробил Юрьева. Анатолий Максимович весьма неохотно уступал «бразды правления» другому. Но он понимал — Астафьев гораздо легче найдет язык с крестьянами. «Пусть поиграет в вождя, — думал Юрьев. — Придет время, мы его легко поставим на свое место, мы — люди опытные, грамотные, без нас новая власть не сможет прочно встать на ноги».

Астафьев, согласившись на объединение сил, предложил проводить в жизнь тактику, апробированную ячейками «крестьянского союза» в Акмолинской губернии и Тобольске. «Следует заставить коммунистов распылить силы, утомить их чоновские отряды бесцельной погоней за нашими маленькими боевыми группами в селах. А те после налета должны моментально переходить на обычное занятие — косить, пахать, сеять, а ночью опять в бой. Чоновцы основательно вымотаются, уездные власти невольно оголят город, и мы нанесем здесь вашими группами заключительный удар. Подготовьте четкий план операции, предусмотрите очередность атаки объектов. Конечно, прежде всего атакуйте здания ЧК, укома партии, милиции, штаба ЧОН, военкомата».

— С планом выступления после завершения посевной я согласен. Раньше мужика не поднять, но подготовить его следует, и здесь первомайский сюрприз был бы весьма кстати. В городе его готовьте вы, друг Казанец, а в селе — мы с Найдой.

Свои заключительные слова Астафьев произнес уже мягко, словно основой такой перемены был внесенный служанкой Рамазановых поднос с горячими сибирскими пельменями и запотевший графинчик с охлажденной самогонкой.

На патрулирование ночного города и проведение утрем проверки документов на базаре Аверину удалось собрать большие силы. Уком партии выделил для этой цели более ста человек. Разбив их на несколько групп, чекисты в течение ночи сумели, по определению Букина, «частым гребнем» провести по самым вероятным местам скопления нежелательных лиц. В некоторых домах были произведены обыски и удалось найти несколько сотен экземпляров листовок «сибирского крестьянского союза» и павлодарского «союза крестьян и казаков». Хранителей таких листовок немедленно арестовали.

Букин ночью дежурил в здании уездной ЧК, и только после завтрака его направили во главе группы милиционеров, чекистов и комсомольцев на проверку документов в районе базара. Нэп полностью вступил в свои права, и, глядя на заполнявшие рынок толпы людей, Николай невольно вспомнил слова из стихотворения в газете, где хлестко высмеивался угар наживы и стяжательства, охвативший некоторые слои общества.

Время от времени патрули проверяли документы у различных посетителей рынка, покупателей и продавцов, но на выяснение в милицию отправили всего лишь одного подвыпившего крестьянина, и то по просьбе женщин, которые утверждали, что он вымогает у них деньги, угрожая в случае отказа забрать у них все на обратном пути с базара.

Но вот внимание Букина привлек коренастый широкоплечий мужчина с резким волевым выражением лица, присматривавший сбрую для лошади. Он, не торопясь, уплатил крупную сумму одному станичнику за хорошо отделанную уздечку. Затем также с первого запроса взял седло, подпруги и направился с ними к конскому ряду. Николай жестом позвал за собой напарников по патрулю и пошел следом за этим странным покупателем.

Конский ряд был небольшим, ощутимо сказывались последствия империалистической и гражданской войн. Селяне всеми силами стремились сохранить свой рабочий скот, редко кто соглашался продать лошадь. Многие с восхищением осматривали единственного на базаре красавца — серого иноходца, но большинство не задерживалось около него, а стремилось к невзрачным, но крепконогим гнедым, более нужным в хозяйстве.

К удивлению Николая, заинтересовавший его покупатель, мимоходом глянув на гнедых, прошел к иноходцу, уверенно и спокойно стал осматривать зубы, потрепал холку, пощупал бабки, проверил ковку, несколько раз стукнул по крупу, затем, коротко расспросив продавца о некоторых других качествах лошади и цене, спокойно вытащил пухлый бумажник, не спеша отсчитал положенную сумму, зануздал иноходца своей уздечкой и под завистливые взгляды толкавшихся вблизи крестьян повел иноходца за собой.