Жалобно пискнули петли, дверь отворилась, и в келью, пригнувшись вошел мужчина в монашеском одеянии. Он привычно перекрестился, разгладил бороду с сильной проседью и окликнул сидящего:

— Не спишь ли?

— Нет, отец мой, просто задумался.

— Да, суровы испытания господни за прегрешенья наши. Но уж больно ты резко в своих проповедях на обновленцев ополчился. Мягче, Герман, надо. Мягче.

— Время, отец мой, жесткое, и мягче нельзя. Вспомни историю церкви нашей на Руси. Как только в религии послабление, так светские власти усиливали гонения. Так было при Алексее Михайловиче, Петре Первом, Анне Иоанновне…

— Нет, Герман, при Петре Великом не раскол породил усиление светской власти, а, наоборот, ее возвышение привело к углублению разногласий среди князей церкви, а потом и к расколу.

— Ах, какое это имеет значение. Ведь гонения-то пали на священнослужителей! — воскликнул Герман.

— Имеет. Не забывай, что ты не рядовой священник, ты епископ, князь церкви, и от тебя зависит многое в борьбе за сохранение религии в епархии. Гибче надо быть. Вспомни, как Иван Калита собирал Московское государство: где лаской, где посулом, где словом нелицеприятным, а где и поклоном низким перед басурманами.

— Так то светский князь.

— Дело в тактике, в средствах, а не в том, что Иван Калита был князем светским, а не духовным. Заметил ли ты, что в соборе среди мирян было много клириков.

— Заметил.

— Так вот, не все они согласны с жестокой линией патриарха Московского и Всея Руси Тихона Белавина, хотя и в обновленчество не ударились. А ведь могут отколоться… Или возьми причт нашего храма. Есть такие, как отец Порфирий. Они глубоко, истинно веруют, однако к обновленцам, а кажется и к властям предержащим, лояльны.

Наступила тишина. Каждый обдумывал сказанное другим. Архимандрит Феоген был духовником Германа, да и по жизненному опыту чуть не вдвое старше. Герман же, хотя и был епископом, имел от роду всего 45 лет. Не один год они служат богу вместе, давно у Германа нет от Феогена секретов, а такие беседы помогают понять, как укреплять в народе пошатнувшуюся веру в бога.

Феоген снял тяжелый наперсный крест, положил его на киот под образами, сел в другое кресло, расправил бороду и снова заговорил.

— Сергий, став местоблюстителем патриаршего престола, сразу же повел дело к объединению церкви и, чтобы выбить почву из-под ног обновленцев, заявил о лояльности церкви по отношению к новой власти. Хотя один свят дух знает, что он в тот момент думал. Но нужно было объединить верующих, преодолеть наметившийся раскол. Разве не так?

— Так, — тихо отозвался Герман.

— Только в соединении сил наших можем мы удержать паству в лоне церкви православной и как-то влиять на положение на Руси. Да и уповаю на всевышнего, — Феоген набожно перекрестился, покосясь на киот. — Не будут англичане, французы и германцы терпеть большевиков. И белое воинство, ныне временно находящееся в далеких палестинах, не оставляет надежд на возвращение на землю предков. И, верю, придут они не как блудные сыны со смирением, а как воины во славу Христову с мечом, разящим скверну безбожия.

— Все в руце божьей!

— Эх, Герман! Миряне, даже веруя во второе пришествие Христа, все же говорят: «Бог-то бог, да сам не будь плох!» Так-то вот!

— С именем божьим…