— Не архимонах, Саша, а иеромонах. Значит, это монах в сане священника. А четки, видимо, не его. А может… запасные. Словом, как бы не пришлось нам и в самом деле священное писание читать да молитвы заучивать.
— М-м-да, — без особого энтузиазма промямлил Семкин.
Зайцев, увидев листок с зашифрованным текстом, попросил объяснить, что это и откуда взялось. Сажин вздохнул и рассказал.
— Так кто, говоришь, этот попик?
— Иеромонах, Константин Артемьевич!
— Занятный иеромонах. Ну, что ж. Отдай эту записку Савельеву. Пусть поколдует. И скажи от моего имени, что нужно ускорить.
Пригладив тяжелой ладонью корочку папки, Зайцев хмуро посмотрел на Сажина и упрекнул, что записку не сразу обнаружили. Ведь в таких делах время дороже денег.
Сажин виновато опустил глаза.
— Я пробовал открутить, но, видно, от росы фигурки набухли, а тут четки полежали, подсохли. Ну и… удалось.
Тайная вечеря
После первой трапезы у благочинного и служб с несколькими ночными бдениями, когда мимолетными репликами новый епископ и причт прощупывали друг друга, прошло не так много времени. Герман как будто поверил, что настало время для более откровенного разговора, но не хотел брать инициативу на себя. И случай подвернулся.
Днем в перерывах во время богослужения в честь апостолов Петра и Павла священник Александр подходил в храме то к одному, то к другому священнослужителю и что-то говорил, а собеседник коротко ответствовал. При этом один кротко опускал голову, другой летучим взглядом впивался на мгновенье в бесстрастные глаза батюшки, а иной опасливо косился по сторонам.
Собрались у отца Александра. Подходили в сумерках по одному. Когда же все собрались и была прочитана благодарственная молитва, отец Александр пригласил всех к столу, который с помощью Настасьи проворно накрыли монашенки Прасковья и Евдокия.
— Тайная вечеря в сборе! — гнусаво хохотнул благочинный, расправляя бороду.
Герман вздрогнул, быстро оглянул застолье и, зябко поведя плечами, явно с облегченьем вздохнул.
— На тайной вечере кроме спасителя было тринадцать апостолов, — сердито выговорил отец Александр Парамонову. — Нас же только девять.
После двух рюмок кагора беседа за столом еле теплилась. Архимандрит Феоген раза два взглянул на епископа Германа, который, казалось, чего-то ждал, на хозяина дома Александра Сокольского, явно нервничающего, на вздыхающего благочинного Парамонова. Наконец, Феоген не выдержал и прямо обратился к Сокольскому:
— А ты бы, батюшка, накапал нам слезы иерусалимской, а то в светлый праздник на душе тускло, как в успенье али в день, — он замялся, памятуя, как все отреагировали при напоминании о тайной вечере, — в день памяти присноблаженного Иоанна Крестителя.
— И то… — поддержал Парамонов.
По знаку отца Александра Прасковья и Евдокия бегом принесли из погреба несколько бутылок с водкой. Бутылки сразу же запотели, и взоры отцов святых одобрительно посветлели: отец Александр знает, как подать!