После рюмки холодненькой водки и довольного кряканья дружно зазвякали вилки и ложки, взоры присутствующих заметно повеселели, и тут незаметно заговорил его преосвященство. Говорил Герман о том, что всех присутствующих прямо касалось, — о закрытии храмов, унижении сана священнослужительского, о падении веры.

— Ваше преосвященство, — почтительным голосом, но твердо перебил Сокольский, — все это нам ведомо. И душа у нас болит, видя, как пустеют храмы, скуднеют приношения, как хиреет вера. Что делать нам?

Во время вопросительной тирады отца Александра за столом стало совсем тихо. Герман, опустив глаза, молча слушал. Когда же хозяин умолк, епископ посмотрел сначала на Феогена — своего духовника и советника и, лишь уловив движение его бровей, решился заговорить.

На этот раз епископа не перебивали, и он говорил все тверже и уверенней, как укреплять мирян в вере.

— Готовить надо верующих постоять за честь церкви православной. Не может такого быть, чтоб запустели храмы божьи, а вера уплыла к японцам, среди коих слово учения Христова, как ведомо мне от архиепископа Симона Пекинского, в большом почете ныне.

Сидящие переглянулись, а Герман продолжал:

— И начинать надо с обновленства. Это отступничество грозит вылиться в ересь и раскол.

Герман оседлал любимого конька, но Феоген из-под густых бровей внимательно наблюдал за сотрапезниками и, видя, что взоры их начали мутнеть от выпитого и длинного монолога епископа, значительно прокашлялся. Герман посмотрел на него и заключил:

— Встанем, братие, ангельской дружиной. И помните, что сказано в священном писании: «Сначала было слово!» Слово — наше оружие. В проповеди и исповеди. Аминь!

— Аминь! — нестройным хором ответствовали собравшиеся, с облегченьем вздыхая: теперь можно было потешить плоть — закусь была аппетитной.

После четвертой рюмки дьякон Соловейкин негромко запел:

Несколько голосов подхватили припев:

Но вернувшийся с другой половины отец Александр шикнул:

— Если вечеря, так не к чему мирские песни петь.