20. Пойло чтецов

История повторялась. Никель в точности повторил название курса, который преподавал мне и другим странникам-новичкам в начале обучения. Обстановка ресторана нисколько не походила на интерьеры Сферы, но образ просторной и светлой аудитории, в которой проходили наши уроки, мигом возник перед глазами.

Он на первом же занятии признал во мне девочку-чужака из Центра Разума. Признал и сделал объектом своего повышенного преподавательского интереса. Проверял знания чаще других, донимал въедливыми вопросами и проверками.

Я вспомнила его далеко не сразу. Обратила внимание — да. Он был видным, шумным и требовательным учителем. «Какой красивый чтец», с нотками страха и восхищения шептались о нем сокурсницы-набилианки.

Наши отношения не были судьбой, и не были любовью с первого взгляда. В его присутствии я совершенно не чувствовала себя влюбленной: скорее, недоделанной, незавершенной. Во мне просыпалась странную жажда, интерес и болезненное любопытство. Тянуло к чему-то, чему я не знала названия. Мне страстно хотелось восполнить пробел в ощущении целостности мира. Найти недостающую часть.

И когда он коснулся меня во второй раз, я получила то, что хотела. Пазл сложился в многогранную, насыщенную и прекрасную картину.

— Когда начнем? — Никель доел свою порцию и отодвинул тарелку. Паршивая новость! Значит, сам готов был начинать хоть сейчас.

Несмотря на последствия вроде брака, к его предмету у меня выработался стойкий негатив. Вместо умения передавать мысли на расстоянии в зачетке красовался жирный пробел; с управлением ментальной информацией худо-бедно справлялась. Приходилось справляться — на нем базируется жизнь всех высокоразвитых миров. Когда набилианцу или атлантийцу требовалось выучить новый язык, он загружали его себе в нейроноситель. Никакой зубрежки и корпенья над учебником. Пара секунд на то, чтобы овладеть чужой речью в совершенстве.

То же самое касалось предметов в школе и университете. За один день мозг студента наполнялся огромным объемом теории, на разучивание которой на Земле ушли бы месяцы. При этом некоторые предметы не подразумевали практических занятий, тогда как другие требовали многих и многих часов практики. Умение быстро находить нужную информацию лежало в основе всего процесса обучения. Учиться в Набиле без него все равно, что пытаться овладеть высшей математикой, не умея складывать дважды два.

Я, в свою очередь, склонилась над едой.

— Дай мне хотя бы поесть.

"Ты не можешь есть и думать одновременно?"

Я тихо ойкнула и чуть не подавилась.

Мне приходилось видеть людей, свободно общающихся с помощью мыслей, я даже научилась распознавать, когда в их головах возникали чужие фразы: Борк, например, напрягался и слегка прищуривался. Но я впервые пожалела, что никогда не видела себя в такие моменты. Выглядела я, должно быть, феерично: замершая, с открытым ртом и поднесенной ко рту вилкой.

Ник застал меня врасплох: чтобы начать подобный "разговор", обычно нужно дать на это согласие. Мысленное. Хочешь — отвечаешь, не хочешь — молчишь. Но я не ощутила ничего, похожего на запрос. Фраза Никеля вломилась в сознание без стука и предупреждения; не хватало только его фирменной саркастической интонации.

"Запроса не было потому, что ты разучилась говорить мысленно. Дверь в твой разум приглашающе открыта: ни замков, ни запоров."

Ну вот, снова! КАК?! Как, черт побери, он умудряется отвечать на вопросы, которые я даже не успела задать?!

При всем при этом Никель выглядел как ни в чем не бывало. Из потолка снова показалась этажерка, привезя с собой запотевшую бутылку и два фужера. Ник удивленно воззрился сначала на нее, потом на Борка.

— Ты правда заказал алкоголь? Я же пошутил.