Франция наслаждалась перемирием. Франция улыбалась. Мери поддалась общему радостному настроению. Еще несколько дней — и она увидит Энн. Еще несколько дней — и Эмма де Мортфонтен умрет.
Мери сняла комнату в одном из переулков, расположенных поблизости от места встречи. Пока добиралась до Парижа, у нее было предостаточно времени для размышлений, и она была не так глупа, чтобы очертя голову кинуться в ловушку, которую для нее, несомненно, приготовили. Она заранее позаботилась о том, чтобы изменить внешность: еще до того как выехать из Сен-Марселя, выкрасила волосы настоем ореховой кожуры, а теперь, вспомнив прежние умения, сделала нос потолще и скрыла веснушки под слоем белил. В довершение всего вычернила брови угольком.
Теперь ее нельзя было узнать, и она могла выслеживать противника, сама оставаясь незамеченной.
Два следующих дня она караулила на углу, у почтовой станции, расположенной как раз напротив особняка «Саламандра».
На ее счастье, люди беспрерывно сновали взад и вперед по улицам, и ее присутствие привлекало не больше внимания, чем присутствие нищих и калек, которые пользовались этим стечением людей для того, чтобы, плаксиво жалуясь, протягивать каждому свою плошку. Мери, конечно, могла бы последовать их примеру, однако ей не хотелось навлекать на себя их недовольство. Корнель когда-то объяснил ей, что весь этот сброд объединен в общину и избранный им Король диктует Двору Чудес свои правила, которым все обязаны подчиняться. Так что лучше было не пренебрегать этим. И Мери удовольствовалась тем, что надвинула шляпу на глаза и притворилась глуповатым праздным ротозеем, от нечего делать расспрашивающим о владельце особняка — мэтре Дюма, прошлой зимой потерявшем супругу.
— За ней сам черт явился, — уверяла любопытствующего зеленщица. — И муж не замедлит за ними обоими последовать, уж можете мне поверить. В этом доме что-то нечисто, там не христианские дела творятся!
Поначалу Мери над этим только посмеивалась. Однако очень скоро ей пришлось признать, что старик и впрямь оказался таким, как его описывали. На удивление бодрым для своих преклонных лет. Даже если бы она не прислушивалась к пересудам соседей, для которых мэтр Дюма был излюбленным предметом разговоров, все равно, глядя на то, как он ходит между рядами, делая покупки, она не могла не заметить, что обращаются к нему опасливо и почтительно. Сам он держался сдержанно и даже, пожалуй, недоверчиво. А главное, Мери никак не могла понять, что может быть общего у человека его склада, да еще к тому же бывшего прокурора Шатле, с Эммой де Мортфонтен, и как он может быть причастен к похищению ее дочери.
Она уже готова была отправиться к нему, чтобы с пистолетом на взводе задать этот вопрос, однако вовремя опомнилась, узнав среди людей, круживших около его дома, бывшего лакея Эммы — Джорджа, с которым зналась, когда работала на нее в Дувре. Сделав из этого вывод, что он находится здесь несомненно для того, чтобы схватить ее, Мери стала пристально следить за ним.
В полдень 31 декабря 1700 года Джордж разместил своих сообщников поблизости от жилища мэтра Дюма.
Он явно не заметил Мери, и она решила, что самое время, пока ей не помешали, приступить к выполнению своего плана.
Через два дома от особняка «Саламандры», в небольшой подворотне, куда выходила задняя дверь лавки старьевщика, была свалена груда пустых поломанных ящиков; как раз за ними Мери и спряталась. Никто не видел, как Мери туда проскользнула. Убедившись в том, что веревка, которую она заблаговременно там припрятала, по-прежнему на месте, Мери прислонилась к стене, у подножия которой приютился выводок котят. Теперь ей оставалось только ждать, заставив себя стоять неподвижно, и не поддаваться нарастающим нетерпению и тревоге.
Она предполагала напасть на этих бандитов с тыла, проникнув в особняк через отверстие на фронтоне, устроенное для проветривания чердака: оно достаточно большое, чтобы в него можно было пролезть, и к нему легко подобраться по крышам. Как только попадет внутрь дома, она первым делом обезвредит мэтра Дюма и тогда сможет застать врасплох Эмму и узнать, выполнила ли та свою часть соглашения. Когда Эмма окажется заложницей, ей ничего другого не останется, кроме как отпустить Энн.
План казался простым и легким. Пожалуй, слишком простым и слишком легким. Однако Мери даже мысли не хотела допускать о том, что все может пойти не так, как она задумала.
Стоило сгуститься сумеркам, и Мери принялась действовать. Потянулась, разминая тело, затем проворно взобралась по ящикам, поминутно рискуя развалить шаткое сооружение, и вскоре оказалась на крыше. Осторожно, согнувшись вдвое, она бесшумно ступала по скользкой черепице, а тем временем внизу, на улице Ласточки, шли приготовления с целью ее погубить.
Колокол ударил одиннадцать раз. Встреча была назначена на полночь. У Мери было вполне достаточно времени на то, чтобы обосноваться на месте раньше, чем появится Эмма.
Без труда достигнув конька крыши особняка, Мери обвязала веревку вокруг каминной трубы и надежно закрепила ее при помощи одного из тех морских узлов, которые так любила. Затем, еще раз проверив, прочно ли завязана веревка, соскользнула в пустоту, устремившись к своей цели.
Ночь была светлая, улицы тихи. Стоило ей зашуметь, и она тотчас бы привлекла к себе внимание своих палачей. Она не могла позволить себе ни малейшей ошибки.
Какое-то движение внизу заставило ее замереть на месте. Перед домом только что остановилась карета, к ней навстречу плыли два фонаря.
Мери закрепила свое положение на веревке, обвив ее ногами, и укрылась в тени фронтона. Затаила дыхание, чтобы услышать, о чем говорят внизу: она была совершенно уверена в том, что этот поздний визит не был случайным совпадением. Со своего места она не могла разглядеть лиц, но тотчас и безошибочно узнала вышедшую из кареты Эмму по ее гордой осанке и решительной походке. В ярости оттого, что не может убить гадину немедленно, как мечтала, Мери еще крепче стиснула веревку и без того судорожно сжатыми пальцами. Закрыв глаза, она постаралась сосредоточиться, чтобы ничего не упустить из перешептываний, которые поднимались к ней вместе с ледяным ветром.
— По-прежнему ничего, — заверил хозяйку только что приблизившийся к ней Джордж.