— А как обстоит дело с мэтром Дюма? — спросила Эмма.

— Ничего не хочет слышать и отказывается вмешиваться в эти дела без письменного распоряжения Балетти. Он заперся у себя.

— Мне следовало догадаться о том, что с ним у нас будут затруднения, — с досадой проговорила Эмма. — Это меняет мои планы. В его доме все прошло бы незаметно, а так я не могу открыто участвовать в нападении. Где твои люди?

— На местах. Все улицы под наблюдением. С какой бы стороны она ни пришла, мы непременно ее заметим. Нас известят свистом о ее появлении. Сколько бы она ни взяла с собой охраны, она не может представить себе, какими средствами мы располагаем для того, чтобы ее поймать. Не беспокойтесь, мадам, Мери Рид от нас не ускользнет.

— Хорошо. Несомненно, она быстро осознает, что была обманута и что больше не увидит свою дочь. И будет драться, пока сможет держаться на ногах. Но не забудь, Джордж: она нужна мне живая. Я хочу, чтобы она меня умоляла вернуть девочку. Придешь ко мне, куда — тебе известно.

— Можете на меня положиться, мадам, — заверил ее Джордж, но Эмма де Мортфонтен, не дослушав, уже садилась в карету.

Мери воспользовалась всеми этими передвижениями для того, чтобы просунуть ноги в проем, и теперь мягко соскользнула на пол чердака, хотя внутри у нее все разрывалось. Все ее нутро раскалилось от боли и ярости. Она ведь запрещала себе думать об этом. Отказывалась допустить даже возможность этого. И вот теперь приходилось признать очевидное. Эта сука Эмма убила Энн. Все кончено.

Мери села прямо на пыльный пол среди сундуков и какого-то старья. Ей было так больно, что хоть криком кричи.

Подтянув колени к груди, она обхватила их руками и принялась медленно себя укачивать — подобно тому как гибнущий корабль собирает последние силы, последнюю волю, чтобы снова вступить в схватку со штормом.

Надо было броситься на Эмму прямо оттуда, с крыши! Нет. Это ничего бы не дало. Бросившись с такой высоты, она непременно сломала бы себе шею. В самом лучшем случае ее, раненную, захватили бы в плен. А ей еще никогда так сильно не хотелось увидеть, как будет подыхать Эмма! Медленно подыхать. Мери даже немного ожила при мысли о том, каким пыткам она бы ее подвергла ради удовольствия снова и снова смотреть на ее мучения. Но сейчас для того, чтобы добиться своего, ей только и оставалось, что ждать, спрятавшись на чердаке. Когда рассветет, Джордж отзовет своих псов и отправится к хозяйке. А та накажет его за бездарность и никчемность. Эмма просто взбесится из-за того, что снова потеряла ее след. Но Мери сама отныне будет следовать за ней по пятам и, когда настанет подходящий момент, ударит без колебаний.

Весь остаток ночи она провела, сосредоточившись на этой мысли.

Когда начал заниматься день, Мери распрямила затекшие ноги и встала, чтобы выглянуть в окошко. С первого же взгляда убедилась в том, что все произошло так, как она и предчувствовала: люди Джорджа покинули свои посты. На улице пока было тихо, но Париж начал просыпаться. Где-то неподалеку пели петухи, словно отвечая на перезвон колоколов, звавших к утренней мессе; звуки эхом перекатывались от дома к дому, из квартала в квартал. В душном воздухе плыли запахи свежего хлеба и мокрой земли. Небо было плотно затянуто тучами, и на город уже упало несколько капель.

Мери направилась к двери чердака, пригибаясь, чтобы не удариться головой о слишком низкие балки. Выбравшись на темную площадку, она зарядила пистолет. Мэтр Дюма даст ей ответы на все вопросы. Непременно.

Однако Мери обошла весь дом, заглянула во все комнаты, и ей снова пришлось признать очевидное. Дом был пуст. Воспользовавшись отсутствием бывшего прокурора, она решила порыться в бумагах, которыми был завален его письменный стол. И нашла среди них несколько писем от этого самого Балетти, о ком упомянул в разговоре с хозяйкой Джордж. Все они начинались словами: «Дражайший батюшка…»

Мери проглядела письма. Из них можно было заключить, что сын мэтра Дюма очень богатый и почитаемый в Венеции человек. И все же что-то ее смущало… Конечно, она не могла похвастать тем, будто знает все о жизни великих мира сего, однако каким же образом сын французского прокурора мог именовать себя венецианским маркизом? И откуда взялось богатство, которое он якобы раздавал сирым и убогим? Мери готова была предположить, что этот человек, скорее всего, великий враль, который живет грабежами и вымогательством, но хочет, чтобы старик-отец был им доволен и гордился. Она уже собиралась с досадой отложить письма, когда ей на глаза попалось имя Эммы, и она перечитала внимательнее строки, написанные красивым ровным почерком.

«Кажется, Эмма де Мортфонтен не торопится сообщать мне новости о нашем деле. Думаю, ее упорные поиски пока ни к чему не привели. Хрустальный череп с каждым днем все сильнее дразнит меня своей тайной. Порой это делается невыносимым, и если бы у меня не было множества поводов радоваться его благодеяниям, я охотно бы подарил дьяволу душу, которую он у меня крадет, чтобы избавиться от бремени, которое он заодно на меня взвалил. Напишите мне, если Эмма к вам явится. Дьявол сидит в ней. Но у меня нет выбора, придется вступить в сделку».

Мери пришла в растерянность. Она не сомневалась в том, что Балетти был сообщником Эммы, однако ни малейшего света на тайну это не проливало. Сложив письмо, она сунула его под камзол. Чем бы ни был этот таинственный хрустальный череп, теперь у нее хотя бы появился след, она набрела на путь, на котором сможет подстеречь Эмму там, где та меньше всего этого будет ожидать. Мери направилась в прихожую и нахмурилась, увидев, что ключ все еще торчит в запертой изнутри двери. По телу пробежала дрожь. Что же это за существо, способное выбраться из запертого дома? Все окна вокруг нее были закрыты. А через окно второго этажа мэтр Дюма, каким бы бодрым и подвижным для своих преклонных лет он ни был, все-таки вылезти не смог бы. Да, впрочем, какая нелепая причина могла бы его на это подвигнуть? Мери снова вздрогнула, поежилась. А ведь про него очень странные вещи рассказывают…

Мери не стала искать других объяснений. Она достаточно успела увидеть и прочитать. Сердце у нее отчаянно колотилось. Повернув ключ, она вышла из дома, размышляя о том, что, пожалуй, мэтр Дюма достоин своей репутации.

Погруженная в размышления, она свернула в улочку, поднимавшуюся к ее гостинице. Ум ее был в смятении, она старалась как-нибудь привести в порядок добытые разрозненные сведения. Задумавшись, Мери слишком поздно осознала, что улочка, которой она шла, несомненно, опасна: узкая до того, что доступна лишь для пешеходов, извилистая… Еще вчера Мери как раз решила, что лучше бы ее избегать.

— Тысяча чертей! — выругалась она сквозь зубы.