— Изменится, — не выдержав, возразила Мери. — Мне от этого станет легче!
— Подожди, Мери, — остановил ее Корнель. — Подожди.
Их взгляды скрестились. Мери опустила пистолет.
— Пойдем со мной, — сказала она. — Нам надо поговорить. А ты, если только попробуешь шевельнуться…
Она не закончила свою угрозу. Том с ледяной усмешкой посторонился, чтобы ее пропустить. Когда Мери с Корнелем поднялись по лестнице, он прислонился к каменной стене, потом медленно сполз вдоль нее, чтобы сесть прямо на земляной пол. Голова у него болела мучительно как никогда, виски сдавило, точно обручем.
— Он мой друг, Мери. Я не могу допустить, чтобы ты пристрелила его, не дав ему и слова сказать в свою защиту.
Закрыв и заперев на задвижку дверь, ведущую в погреб, они вернулись в маленькую гостиную.
— Я понимаю. Но если он обманывает, Никлаус не будет в безопасности на «Жемчужине».
— Я буду рядом и присмотрю за ним. Несмотря ни на что, я доверяю Тому. Кто мы такие, чтобы отказать ему, не дать еще одной попытки? Разве нам самим никогда не случалось обманывать, красть, убивать?
— Это верно, — признала Мери.
Одно из окон гостиной выходило в сад, где Никлаус-младший играл со спаниелем. Сюда доносился его смех. Мери смотрела, как играет с собакой ее сын: в точности как с Тоби в Бреде. На мгновение можно было поверить, будто время остановилось.
Она вздохнула. Ей хотелось бы раствориться в легкости этого мгновения, но она была не способна на это. В ее душе царило смятение. Лицо Сесили снова возникло у нее перед глазами. Мери повернулась к Корнелю, который тем временем успел разлить по стаканам тимьяновую настойку.
— Он останется жить, и я буду доверять ему так же, как ты. При одном условии.
— Каком же?
— Если он не имеет никакого отношения к смерти моей матери. Моя истинная жажда мести зародилась тогда. Посмотри на Никлауса, — прибавила она.
Теперь ее сын подставлял лицо собаке, которая радостно его вылизывала.
— Я никогда не смогу простить Ридам того, что они украли у меня детство, и точно так же не прощу Эмме, что она изуродовала его детство. И все же, когда я вот так вот смотрю на Никлауса-младшего, я думаю, что лучше было бы обо всем забыть. Что жизнь везде может начаться заново. При условии, что сможешь отказаться от ненависти. Что, если это и был последний секрет Сесили? Ее последняя уловка на пороге смерти. Уйти, улыбаясь. Налегке.
Мери залпом опрокинула протянутый ей стакан. В груди у нее потеплело. Но не в душе.
— Я не могу, Корнель. Не могу смириться. Не могу воспринимать забвение как избавление. Мне необходимо убить призраков, преследовавших мою мать, и моих собственных. Только тогда я смогу думать о будущем Никлауса-младшего и Энн. Если Том виновен, я должна вынести ему приговор.
— Понимаю. Но вспомни, что нет таких страданий, каких не могли бы исцелить любовь и терпение. Может быть, Сесили и простила бы. Делай, что должна сделать, Мери, но делай это, помня о том, что мне тяжело тебе это позволить, — заключил Корнель.