«Ружье позволяет приблизить к себе линию врага, штык вступает в дело, когда враг уже рядом», — обучали ее.
Мери кивала, пряча улыбку: уж ей ли этого не знать!
Она бросилась в схватку, но проявившиеся в деле недостатки ее оружия — им, когда оно перестает быть мушкетом, невозможно нанести такой же мощный удар, как копьем, хоть оно и претендует на то, что является одновременно тем и другим, — стоили ей ранения. Мери продырявили шпагой плечо, и она разозлилась, разъярилась, перестала соображать, что делает, и повиновалась с того момента лишь инстинкту. Она принялась действовать штыком как саблей, обрушилась с ним на француза, отобрала у него оружие, ранившее ее, и, равнодушная к боли, стала, вращаясь волчком, в бешенстве колоть и рассекать тела противников — до тех пор пока не убедилась, что уже никто рядом с ней не стоит на своих двоих.
И тут произошло неожиданное и необычное. Там, позади, в рядах ее армии, прозвучал горн — сигнал отходить.
Мери постояла секунду, совершенно сбитая с толку: ей вроде бы запрещалось делать то, что она так хорошо делает, — рука со шпагой бессильно повисла, сама она никак не могла решить, вернуться ей к своим или оставаться тут. Ей-то казалось, что удалось достичь превосходства над неприятелем, но кавалеристы почему-то стали возвращаться, и она увидела, что ее лагерь обратился в беспорядочное бегство. Ничего не поделаешь, Мери выругалась и побежала назад, угнетенная случившимся.
Ее задела лошадь. Обезумев от свиста пролетавшего мимо пушечного ядра, животное скакнуло в сторону, споткнулось о три мертвых тела, лежавших на его пути, рухнуло на бок и, падая, потянуло Мери за собой. Девушка стала высвобождаться, хотя время было упущено — к ней уже неслись французы с воплями: «Смерть ему! Смерть!»
В ее голове даже не успела мелькнуть мысль: «Ой, я пропала!» — как вдруг ее подняла в воздух неведомая, но явно исполинская сила, и Мери оказалась в седле — за спиной кавалериста.
Друг это или враг? Поди-ка пойми сейчас, но этот всадник ведь точно увозит ее подальше от бойни! А когда он взял направление на ее лагерь, Мери совсем успокоилась и перестала лихорадочно сжимать рукоятку кинжала.
Они добрались до высот, которые защищал их отряд и которые, в свою очередь, защищали расположение части. Всадник повернул было, чтобы отвезти Мери к кавалеристам, но не успел, начал заваливаться набок и съезжать с лошади, едва они оказались у палатки лазарета, — нога его была вдрызг разворочена. Мери, приземлившись рядом и встав на колени, принялась звать на помощь.
Когда Мери увидела лицо своего спасителя, сердце ее чуть не разорвалось: он был красив как бог, красив ослепительно, он был красивее всех мужчин, каких она встречала в жизни. С трудом подавив в себе желание немедленно наброситься на него с поцелуями, она позволила санитарам подхватить раненого, чтобы он смог добраться до палатки.
— А мое плечо посмотрите? — спросила она у того, кто шел позади.
— Заходите, — не задумываясь, ответил тот.
Лазарет оказался так похож на те, что она видела на кораблях! Пусть вместо деревянных потолка и переборок здесь была натянута ткань, зато стоны раненых и запахи — крови, гноя, обожженной раскаленным железом плоти — были точь-в-точь такие же. Только запах спиртного, которое и тут, и там давали несчастным, чтобы те могли вытерпеть боль, отличался…
Она стала осматриваться в лазарете, где уже насчитывалось, наверное, не меньше нескольких сотен раненых, а новые все прибывали и прибывали. А известно ведь, что в лагерь доставляют только не сильно задетых пулей, штыком или ядром! Остальных, то есть раненных смертельно и тех, кто не выдержит переноски, оставляли умирать или оперировали прямо на поле брани. Если повезет, один из священников, католический или протестантский, — а они бродили после боя по всей этой изрытой снарядами и залитой кровью равнине, — проводит умирающего в последний путь.
После боя… после этого кровопролития уже не было двух противоборствующих лагерей, теперь под бесстрастным небом расстилался гигантский оссуарий, огромная гора трупов и полутрупов, над которыми кружили стервятники.
Спаситель Мери лежал в нескольких шагах от нее, кривясь от боли, однако не позволяя себе ни единого стона. Полевой хирург собирался осматривать его рану.
Мери, дожидаясь своей очереди, подошла ближе и спросила:
— Ранение тяжелое?
— Прорвемся, не бойся! — через силу улыбнулся ей спаситель. — До свадьбы заживет!
Мери встала перед ним, а раненый приподнялся на локтях.