Никого не заметив возле колоссов, Унис и Миринри быстро подошли к ним, когда на востоке на небе появился розовый отсвет, возвещавший близкий рассвет.

Огромные сидящие статуи, каждая в четыре-пять раз превосходившая высотой слона, были изваяны из цельного квадратного камня и крепко соединены друг с другом. На головах у них были треугольные платки, спадавшие вдоль лица и расширявшиеся над плечами, а под подбородками виднелись странные бороды, широкие сверху и узкие книзу, какие можно наблюдать у всех древнеегипетских монументов. Колоссального размера цоколь, до вершины которого Миринри не мог дотянуться, даже встав на цыпочки, был целиком покрыт письменами и украшен изображениями ибиса, священной птицы древних египтян, и эмблемой фараонов Первой династии. На середине живота правой статуи ясно обозначились трещины, появившиеся после землетрясения.

Миринри остановился, с волнением глядя на оба колосса. Если он действительно фараон, то раздастся звук. А если статуя будет молчать?.. Какое разочарование его постигнет! Он с беспокойством покосился на Униса и заметил, что тот спокоен, как полностью уверенный в своей правоте человек. Это спокойствие обнадежило юношу.

— Пойдем, — сказал жрец, посмотрев на небо. — Момент настал.

Они зашли за треснувшую статую, поднялись по лесенке на пьедестал и встали между раздвинутых коленей колосса. С этой точки звук было слышно лучше всего.

— И Сын Зари заговорит? — спросил Миринри, который очень нервничал и даже побледнел от волнения.

— Да. Ведь ты сын Тети, — ответил жрец.

— А если тебя обманули?

На губах Униса появилась улыбка.

— Слушай, — сказал он. — Потом скажешь мне, фараон ты или нет.

Солнце вставало, и его лучи, едва появившись, сразу обдали статуи жаром.

— Слушай! Слушай! — повторял Унис.

Наклонившись к статуе, Миринри изо всех сил напряг слух. Сердце его, которое при виде льва ни на миг не сбилось с ритма, теперь колотилось так, словно он все еще держал на руках ту девушку, спасенную от зубов крокодила, первую женщину, увиденную после того, как жрец увез его в пустыню.

Солнце быстро поднималось, и лучи его осветили бескрайнюю равнину, а статуя все молчала. Даже Унис нахмурил лоб.

И вдруг послышался легкий треск, он становился все громче и громче, и над равниной разнеслась ясная и чистая нота «до». С губ юноши сорвался крик. Он стремительно выпрямился, глаза его загорелись, лицо озарила невыразимая радость. Он посмотрел на солнце и крикнул во всю силу легких:

— Да, Осирис, я происхожу от тебя! Я фараон! Египет принадлежит мне!

Унис улыбнулся, он был рад такой вспышке энтузиазма и явно тоже очень взволнован.

— Унис, друг мой, пойдем к пирамиде! — возбужденно заговорил юноша. — Дай мне увидеть последнее доказательство того, что я сын Тети, что тело мое божественно, и я отправлюсь сразить узурпатора тем же оружием, что сразило царя пустыни.

— Вот таким я и хотел тебя увидеть, — отвечал жрец. — Наконец-то в тебе заговорила кровь воинов, а то я уже подумал, что она уснула навсегда.

— Пойдем к пирамиде, Унис! — в волнении повторял юноша. — Пойдем к цветку Осириса.