— Теперь я не сомневаюсь, что в меня вселился дух фараонов. Я смогу убить узурпатора, как убил царя пустыни. Того узурпатора, что украл трон у моего отца и у меня. Вот видишь, Унис, можно быть храбрым и дерзким, когда твое сердце трепещет при мысли о девушке. А теперь — последнее доказательство!
— Ты велик, — отвечал жрец. — Пойдем скорее. Звезды начали бледнеть, а хвост кометы гаснет. Пойдем, Сын Солнца!
Юноша вытер клинок о гриву льва, неторопливо сунул меч за пояс и догнал жреца с бесстрастным видом человека, завершившего дело чрезвычайной важности.
— Хладнокровие, сила и отвага, — сказал Унис, все еще во власти волнения и восхищения. — Так тебе предначертано.
Миринри улыбнулся, ничего не ответив. Он в последний раз взглянул на льва, который больше не дергался и, казалось, заснул, на миг поднял глаза на совсем побледневшую комету и пошел следом за жрецом, снова погрузившись в свои мысли. Между барханов не слышалось больше ни звука. Последний рык умирающего льва отпугнул шакалов и гиен, и над пустынной равниной повисла тишина.
Около получаса путники шли молча, потом Унис первым нарушил молчание:
— Видишь? Вон пирамида, которую велел возвести твой отец.
Миринри вздрогнул, поднял низко опущенную голову и посмотрел вперед. На светлеющем в первых лучах зари горизонте виднелись два огромных темных силуэта.
— Две статуи Мемнона! — воскликнул юноша.
— Настал тот самый рассветный час.
Миринри посмотрел на север и увидел еще один исполинский силуэт. В полумраке проступала гигантская черная пирамида.
— Усыпальница моей династии, — тихо сказал он.
— Там мы найдем священный цветок Осириса. Поторопись, иначе опоздаем. Камень звучит только на рассвете и на закате.
4
Сын Солнца
К статуям Мемнона древние египтяне издавна относились с величайшим благоговением. Когда же римляне, большие мастера завоеваний мирового масштаба, захватили берега священного Нила, это благоговение передалось и им. Причиной тому явилось необычайное и необъяснимое явление: одна из статуй на утренней и вечерней заре начинала звучать. Древние египтяне утверждали, что звук, похожий на хруст серы, согретой в ладонях, только намного громче, слышался, когда к статуям приближался фараон. Никто не подвергает сомнению тот факт, что камень действительно звучал, хотя сейчас он безмолвен, как все камни.
Первым об этом упомянул Страбон, когда услышал странный звук вместе с Элием Галлом, бывшим в ту пору правителем Египта. Но Страбон не смог определить, откуда он идет — от пьедестала или от самой статуи. Тот же звук слышал столетие спустя и Ювенал, будучи изгнан на юг Африки, об этом чуде говорил и Плиний.
Для египтян это явление было удивительным и волшебным, а на самом деле все обстояло гораздо проще, и позже тому появились объяснения.
Говорящая статуя, как ее называли, представляла собой изображение одного из фараонов Первой династии. После землетрясения она треснула на уровне живота, в то время как ее соседка устояла и выдержала мощный толчок. С тех пор статуя и начала звучать. Неоднородная структура камня, где вкрапления соединялись с очень твердым кремнеземом пастой, была такова, что он скрипел при смене температуры воздуха. Такая смена температуры происходила только на рассвете после очень холодной ночи, что характерно для климата этих краев, и после заката. И статуя действительно не издавала никаких звуков ни днем ни ночью.
Когда, по египетской легенде, Септимий Север, то ли из предрассудка, то ли из желания отдать дань уважения Мемнону, Сыну Зари, повелел заделать трещины в колоссе пятью кусками мрамора, статуя перестала звучать. Эти куски мрамора видны и теперь, ибо статуя, как и несколько пирамид, не поддалась воздействию времени. Они выполнили работу сурдин: вибрации прекратились, и Мемнон, к великому неудовольствию египтян, перестал разговаривать. Впрочем, и фараоны тоже исчезли, и некому стало побуждать его сказать свое слово.