Незавершенное религиозное дело: «Этому неблагополучному обстоятельству положен конец»

10 ноября 1797 года Фридрих Вильгельм II умер, и на престол вступил Фридрих Вильгельм III. Скончавшийся король всю жизнь стоял в тени своего предшественника, Фридриха Великого, однако боролся за то, что считал правым делом – за розенкрейцерство. По своим принципам Фридрих Вильгельм III походил в меньшей степени на отца и в большей на прадеда, Фридриха Вильгельма I, но ему недоставало ни дальновидности, ни решительности его предка. Сорок четыре года правления Фридриха Вильгельма III были ничем не примечательны. Один из его министров (фон Штейн) жаловался, что Пруссией управляет «посредственный, бездеятельный и холодный человек»[1583]. С точки зрения Канта, впрочем, перемена была к лучшему. Первым делом король закрыл детище Вёльнера, Religionsexaminations-Kommission. Сам Вёльнер получил строгий выговор в начале 1798 года, а 11 марта был уволен без пенсии. Эдикт о религии, краеугольный камень и символ политики Вёльнера, «никогда официально не отменяли, но ему позволили тихо кануть в небытие»[1584].

Кант не терял времени даром. Осенью 1798 года он опубликовал «Спор факультетов». Эта книга объединила три статьи, написанные в разное время, а именно: статью об отношениях между философским и теологическим факультетами, статью о «возврате» к вопросу, находится ли человеческий род в постоянном продвижении к лучшему, и короткую статью «О способности духа с помощью одного лишь намерения справиться со своими болезненными ощущениями». Сборнику предшествует «Предисловие», где Кант приводит полный текст письма Фридриха Вильгельма II с выговором от 1794 года и свой ответ. Не удовлетворяясь просто пересказом письма, он его комментирует, говоря, что «дальнейшая история непрерывного дрейфа в сторону все более и более удаляющейся от разума веры» хорошо известна. Богословов более не экзаменовали, а заставляли исповедать свою веру и демонстрировать раскаяние. Теперь «этому неблагополучному обстоятельству положен конец»[1585]. Просвещенное правительство сняло «оковы с духа человеческого»[1586].

За «Предисловием» следует пестрая смесь (или, если угодно, «пучок») из трех статей. Хотя Кант попытался объединить эти три разрозненные темы в одну книгу, назвав вторую статью «Спор философского факультета с юридическим», а третью – «Спор философского факультета с медицинским», в этих статьях нет никакого реального спора. Только первая статья рассматривает такой спор. Как мы уже видели, она выросла из его конфликта с берлинскими цензорами. Кант только добавил к ней «Приложение о чистой мистике в религии». Оно состоит из сопроводительного письма, которое Карл Арнольд Вилманс послал Канту со своей диссертацией «О сходстве между чистым мистицизмом и религиозной доктриной Канта» 1797 года[1587].

Вторая статья «Спора» «возвращается» к вопросу, который уже поднимался в третьей части статьи «О поговорке: „может быть, это и верно в теории, но не годится для практики“» 1793 года. В более ранней статье он пытался ответить на отрицание Мендельсоном исторического прогресса. В новой он выступает против «наших политиков», а также «священнослужителей», или сил в Берлине, противостоящих Просвещению. Политики и священнослужители «столь же преуспевают в деле пророчества», как и древнееврейские пророки, будучи увлечены самосбывающимися пророчествами. Создавая те самые события, которые они предсказывают, они, конечно, оказываются правы. Так что если люди стали «упрямыми и склонными к возмущению», если они безнравственны и нерелигиозны, то это происходит потому, что такими их делают власти и церковь, а не по какой-либо иной причине. Регресс вовсе не необходим, а моральный прогресс не могут сделать невозможным ни иудейские пророки, ни политики, ни священнослужители.

Признавая, что идею морального прогресса нельзя установить эмпирически, Кант тем не менее утверждает, что «человеческому роду должен быть присущ известный опыт, который, находя выражение в каком-то событии, свидетельствовал бы о его свойствах и способности быть причиной своего движения к лучшему»[1588]. Такой опыт есть:

Французская революция никогда не будет забыта. Это знак того, что мы можем продвигаться к лучшему или совершенствоваться. Политики (и священнослужители) должны это понять. Они должны двигать Просвещение вперед, а не сопротивляться ему. Ибо «Просвещение народа есть публичное обучение народа его обязанностям и правам по отношению к государству, к которому он принадлежит». Продвижения к лучшему можно ожидать не «снизу вверх, а сверху вниз». Вот почему образование в конечном счете дает больше надежды, чем революция. Другими словами, за образование должны отвечать философы, а не политики и священнослужители[1590].

Это действительно интересная статья, но можно усомниться в том, насколько она касается отношений между философским и юридическим факультетами. Третья статья, задуманная как письмо к Кристофу Вильгельму Хуфеланду по поводу его книги «Искусство продлить человеческую жизнь», темы, дорогой сердцу Канта, еще меньше связана с предполагаемой темой книги. Тем не менее она очень интересна для понимания взглядов самого Канта на жизнь и смерть[1591]. Кант соглашается с Хуфеландом в том, что физический элемент в человеке нуждается в моральном лечении, что мы должны придерживаться диететики, то есть «умения предотвращать болезни, в отличие от терапии, которая стремится их лечить»[1592]. Кант утверждает, что это тождественно «искусству продлить человеческую жизнь» Хуфеланда. Для Канта такая диететика не обещает легкой жизни. Потакая себе, мы сами себя портим – во всяком случае, он так считает. «Терпи и воздерживайся» (sustine et abstine) стоицизма является лучшим руководством. Это важно не только как «учение о добродетели», но и как медицинская наука, – которые на деле дополняют друг друга. Кант считает, что «тепло, сон, тщательный уход за человеком, который не болен, относятся к такого рода изнеженности, которую порождают удобства», несовместимые с общим стоическим принципом"[1593]. Таким же образом можно справиться с ипохондрией или патологическим чувством подавленности[1594]. Фактически Кант утверждает, что он сам выполнил эту задачу[1595]. Действительно, он рано овладел «искусством продлевать жизнь» и преуспел в нем – возможно, даже слишком, ибо его жизнь продолжалась намного дольше, нежели он сам желал бы.

В «Антропологии», которая тоже вышла в 1798 году, Кант собрал один из самых важных и популярных лекционных курсов, который он читал, когда был профессором. Он регулярно читал лекции на эту тему, начиная с зимнего семестра 1772/73 года. Он, вероятно, работал над составлением этой книги большую часть 1797 года.

Кант считал, что собственно моральная философия должна заниматься исключительно чистыми принципами морали. Его знаменитый риторический вопрос о том, не следует ли думать, что «крайне необходимо разработать наконец чистую моральную философию, которая была бы полностью очищена от всего эмпирического и принадлежащего к антропологии», раздражал многих читателей. Можно было бы пожелать, чтобы он не утверждал так безапелляционно – что «такая моральная философия должна существовать, явствует само собой из общей идеи долга и нравственных законов»[1596]. Многие философы не согласились с этим еще до того, как Кант это написал. Трудно поверить, что он этого не знал, но, как бы то ни было, очевидно, что он считал, что в этике «эмпирическая часть в отдельности могла бы называться практической антропологией, а рациональная – собственно моралью». Ясно также, что, по мнению Канта, метафизика нравственности, как и метафизика природы, должна была быть «тщательно очищена от всего эмпирического, чтобы узнать, чего может добиться в том и другом случае чистый разум и из каких источников он сам a priori черпает свое учение»[1597]. Кант, пожалуй, слишком хорошо очистил свои нравственные понятия, так что даже увлеченные исследователи его работы затруднялись сказать, какие именно антропологические понятия он так тщательно очищал, чтобы дать начало чисто нравственным. Хотя бы по этой причине «Антропология» является важнейшей работой.

То, что предлагает «Антропология», конечно, отличается от того, что может дать нам сегодняшнее обсуждение этой темы. Это попытка ответить на философский вопрос: «Что такое человек?» С этой целью Кант представляет здесь большое количество материала по эмпирической психологии, важного для понимания и его критической философии. Первая часть, примерно три четверти книги, посвящена именно этому. В ней Кант излагает свои взгляды на познавательную способность (книга первая), способность чувствовать удовольствие и неудовольствие (книга вторая) и способность желания (книга третья). Интересно, что, хотя эти три книги довольно прямо соответствуют трем его «Критикам», порядок, в котором он представляет их в «Антропологии», отличается от порядка, в котором были написаны «Критики». Материал, критически обсуждаемый в «Критике способности суждения», написанной последней, стоит в «Антропологии» посередине. Это не случайность. Это то место, где этот материал и должен находиться в его философской системе. Именно моральная и политическая философия идет последней – и является самой важной для него.

Вторая часть работы, посвященная «1) характеру индивида, 2) характеру пола, 3) характеру народа, 4) характеру расы и 5) характеру рода», в каком-то смысле представляет собой не что иное, как продолжение последней книги первой части, а также подтверждение тезиса, который Кант так настойчиво продвигал в своих исторических и политических статьях конца восьмидесятых и девяностых годов. Кант говорит, что он намерен

Это также объясняет название книги. «Антропология» – это «антропология с прагматической точки зрения», поскольку она призвана не просто исследовать, как «природа создает человека», но, что еще важнее, установить род знания, необходимого, чтобы понять, что человек «в качестве свободно действующего существа делает или может и должен сделать из себя сам»[1599]. Действительно, она может быть названа прагматической «только в том случае, если в ней содержится знание о человеке как гражданине мира»[1600].

И пусть многое в рассуждениях Канта о человеческом роде причудливо или откровенно странно, многое устарело или просто неверно, многое представляет чисто исторический или, возможно, даже антикварный интерес, – все же то, что он говорит, интересно, поскольку обеспечивает эмпирическую основу его эстетических, моральных и политических взглядов. Даже как резюме кантовских лекций это несовершенная книга. Все основные критические работы Канта основаны на его лекциях, но их аргументация выходит далеко за рамки чего бы то ни было, с чем его студенты могли на них иметь дело. Хотя то же самое в некоторой степени еще верно в отношении «Метафизики нравов», в отношении «Антропологии» это уже не так. Хотя его исторические статьи могут дать нам некоторое представление о том, откуда взялись его антропологические размышления, мы можем только догадываться, что именно Кант сделал бы из этой работы, опубликуй он ее раньше. Такие романтики, как Шлейермахер, не нашли в ней ничего ценного, но это не значит, что мы тоже должны отмахнуться от нее[1601]. Кант до конца оставался мыслителем Просвещения, как это становится ясно из анекдота о Фридрихе Великом и Зульцере, рассказанного в конце «Антропологии». Фридрих спросил Зульцера, которого он высоко ценил, что тот думает вообще о характере человека. Зульцер ответил: «С тех пор как мы стали исходить из принципа Руссо, что человек от природы добр, дело обстоит лучше». Король сказал: «Мой дорогой Зульцер, Вы недостаточно хорошо знаете этот дурной род, к которому мы принадлежим». Кант считал, что Фридрих был неправ и что человеческий род, по меньшей мере, не был дурным от начала и до конца, и большая часть его работ в последние годы должна была показать именно это.

Книги, вышедшие после «Антропологии» при жизни Канта, а именно «Логика» Йеше (1800), «Физическая география» (1802) Ринка и «Педагогика» (1803) Ринка, разделили ту же судьбу. Их посчитали неважными. Более того, хотя номинально они принадлежат Канту, их нельзя на самом деле считать его произведениями. Они представляют собой компиляции его заметок к лекциям, взятых из разных периодов. Кант в действительности не приложил руку ни к одной из этих книг. Он отдавал свои заметки другим, поскольку знал, что больше не сможет сам их редактировать. К моменту выхода этих книг немецкая философская дискуссия вышла далеко «за пределы» Канта. Они остались маргинальными и далеко не безупречными текстами, которые либо вытеснены, либо скоро будут вытеснены современными изданиями лекционных заметок Канта и конспектов лекций, сделанных его студентами.

Opus postumum: «Исключительные комбинации и проекты»

Последняя работа Канта «и единственная [сохранившаяся] рукопись» осталась незаконченной[1602]. Теперь она известна как Opus postumum[1603]. Планы на эту работу, по-видимому, восходят к периоду непосредственно после завершения «Критики способности суждения», но Кант, вероятно, начал работать над ней не раньше, чем прекратил преподавать в 1796 году[1604]. С другой стороны, едва ли он мог добавить к рукописи что-то значительное после 1798 года, когда стал «почти парализован» во всем, что касается мышления[1605]. Кант считал, что эта работа необходима для завершения его критической системы, но когда он прекратил над ней работать, то еще не определился с ее окончательным названием. Он называл ее по-разному: «Переход от метафизики к физике», «Переход от метафизических оснований метафизики природы к физике», «Переход от метафизики природы к физике» или «Переход от метафизики телесной природы к физике». Какое-то время он даже, кажется, думал, что уместным могло бы быть название вроде «Высшая точка зрения трансцендентальной философии в системе идей». Все эти различные названия выдают разные цели, и они по меньшей мере показывают, что Кант сам еще не решил, что в конечном счете должно войти в задуманную работу и какой будет ее конечная роль в его системе. Замечания Васянского об отношении Канта к этой работе ясно показывают, что сам Кант не был уверен в том, что представляет собой рукопись: