38

Было холодно, очень холодно. От ветра дребезжали стекла, вокруг раздавались какие-то ночные звуки. Солнце село час назад, ветер усилился и завывал, разметая пыль и грязь по трейлеру. Марк сидел слишком далеко от обогревателя, чтобы включить его, и, что еще унизительнее, слишком далеко от ванной, чтобы ходить в туалет. Херрик оставила ему ведро, и вонь его испражнений, стоящих прямо рядом с ним, заставляла его желудок скручиваться. В морской пехоте он выживал и в условиях похуже, но это было давно, когда он был намного моложе, глупее и выносливее.

Пальцы на его левой руке ссаднили от того, что последние шесть часов он пилил кабельные стяжки краем застежки-молнии спального мешка, которую он неоднократно точил, подпиливая о край стола.

Ему удалось разрезать два из трех звеньев, которые Херрик привязала к его запястью. Но теперь язычок застежки был отшлифован до округлой формы и едва двигался по толстому пластику.

Пока он работал, мысли его блуждали, не в силах вытеснить ее образ из головы – ее запах, ее прикосновения, ее смех – в основном ее смех, они так много хихикали, прямо как школьники. Он покачал головой, чтобы прогнать наваждение, не в силах поверить, что и правда сделал это. Двадцать лет в ФБР, и он даже близко не переступал черту. Почему он это сделал?

Это была она. Она завладела им со своими кошачьими глазами, губами, руками и красивой грудью – шелковой плотью в белом атласе ее лифчика. Его кожу покалывало от воспоминаний, он затряс головой, прижимая ладони к глазам, чтобы стереть воспоминания.

Моргнув, он открыл глаза, вернувшись к своей задаче, отчаянно и разочарованно пиля путы. Острый конец соскользнул и разрезал кожу над его запястьем, оставляя новые раны вокруг дюжины уже имеющихся. Он опустил застежку, прижал к себе ткань спального мешка и прислонился головой к стене. Черт бы побрал ее! Она точно знала, что делает. Какая же озорная улыбка была на ее лице, когда она прыгала к нему! Потом она поцеловала его, а ведь он хотел сказать нет, он пытался!

Но, черт возьми, он живой человек, мужчина. Он зажмурил глаза в попытке перестать думать об этом.

Его мысли метались – тревога, страх, восторг, отчаяние – он словно готов был взорваться! Они ведь потом так веселились, заставив его поверить, что все это было лишь забавой.

Он был так смущен и рассеян, беспокоился о ее лодыжке, а потом пожалел, что у него нет одеяла, чтобы постелить ей, или, еще лучше, кровати. Алкоголя, чтобы облегчить неловкость момента. Парфюма, чтобы она не так сильно ощущала запах, исходящий от него.

Все это пронеслось в его голове, когда она обняла его, а потом он и вовсе перестал думать, его мысли испарились, когда она проделала с ним то, чего никто не делал уже очень долгое время.

Его кожа пылала от воспоминаний – он был ошеломлен и подавлен, не в силах поверить, что позволил этому случиться, не в силах поверить, что это вообще произошло. Просто поразительно!

Он бросил взгляд на порез. Кровь остановилась. Он взял свое орудие и вновь принялся пилить путы, стараясь больше не порезаться.

Женщины… Они делают из мужчин дураков. Она спала с ним, гладила его голову, а потом оставила его привязанным к столу с ведром вместо туалета. И это их считают слабым полом!

Ему следует серьезно поговорить с Беном по возвращении домой. Ребенку всего девять лет, но никогда не рано узнать, насколько опасными могут быть женщины, какой властью они обладают над мужчинами, как они могут свести с ума и какими безжалостными они могут быть, оставляя тебя сломленным и сбитым с толку… Прикованным к проклятому столу. Он обязательно расскажет о том, насколько они безжалостны. Бену нужно это знать, чтобы он был готов.

Он поменял хват и теперь держал импровизированное лезвие между большим и средним, а не указательным пальцем, который был окровавлен и ободран.

Он боялся раздавить ее, его руки дрожали, когда он нависал над ней, а внимание было рассеяно между напряженными мышцами и попыткой продлить удовольствие. После окончания он жаждал повторить все это, жаждал шанса доказать, что он мог бы сделать все лучше – с постелью, спиртным, да и подольше… И у него были бы руки, не связанные галстуком.

Острый край снова соскользнул, едва не задев вену, и он зажмурил глаза, сделав глубокий вдох.

А потом все было так же восхитительно, как и секс, может быть, даже лучше – ее голова лежала на его плече, она провела ногтями по его груди. Он уставился в потолок. Одна из флуоресцентных ламп вспыхнула, добавляя странного сюрреализма происходящему. Он рассказал ей о своей жизни, а она о своей.