Иван, ничего не понимая, добрел до толпы, вклинился между бойцами.

— Товарищи! — говорил офицер власовцам. — Братцы! Война ваша закончилась. Американцы вас обманут, как обманули и немцы. А больше всего обманули вас собственные командиры. Сначала продались немцам, теперь пытаются продаться американцам… А вам, простым солдатам, советская родина готова все простить.

Бойцы хмуро молчали.

— Прямо так и все простить? — робко спросил один.

— Никто вас пытать и расстреливать не будет, братцы, — отвечал офицер. — Вы теперь простые русские люди. Нет у вас теперь полков, нет командиров, нет теперь вашей дивизии. Но вы можете начать новую жизнь в Советском Союзе.

Опять «братцы»… Гуляев вспомнил власовского пропагандиста из лагеря пленных. Они даже в чем-то были похожи внешне с этим офицером.

Пока офицер говорил, Гуляев рассматривал стоявших в толпе бойцов. Лица их выражали подавленность, кто-то уже сорвал с себя погоны, кто-то и вовсе переоделся в гражданское, которое заблаговременно выменял у чехов.

— Ну, — говорил офицер. — Кто хочет перейти на советскую сторону?

Из толпы нерешительно вышли двое. Виновато оглядываясь, пожимая плечами, стали неловко забираться в кузов полуторки. Красноармейцы протягивали им руки, помогали подняться.

— Молодцы, — сказал офицер. — Кто еще?

И Гуляев быстро поковылял сквозь толпу, дошел до грузовика, опершись на костыль, поднял неловко руку:

— Я.

И сам словно оглох от собственного «я», не слыша ни гомона в толпе власовцев, ни слов советских офицеров.

— Я, — повторил он, чтобы услышать собственный голос. — Помогите забраться.

Его втащили в грузовик.

Красноармейцы похлопали по плечу, усадили на деревянную скамейку.

На оставшихся в толпе власовцев Гуляев смотреть не хотел.

Вслед за ним в грузовик забрались еще двое в грязных вермахтовских мундирах без погон.

Все угрюмо молчали, не переглядываясь.

И спустя десять минут грузовик тронулся к выезду на дорогу.