На его лице выражалась и ненависть, и изумление, и оторопь; он не знал, что еще говорить, кроме как бесконечно повторять «Ты что»…

— Уйди! — заорал Гуляев. — Не мешай, сам сдохнешь! Над их головами засвистели пули. Оба рефлекторно вжались в землю.

Гуляев снова пополз в сторону советских позиций, пригибаясь лицом к траве при каждом свисте.

— Стой, сука! — раздался позади голос Фролова.

Поручик обернулся. Фролов лежал в траве за поваленным бревном, нацелив на Гуляева автомат.

Иван перевернулся на спину, нашарил свободной рукой пистолет в кобуре, резко вскинул руку и прицелился в Дениса.

— Трус! — заорал Фролов. — Предатель! Тебя же там убьют!

— Выкручусь уж как-нибудь, — прохрипел Гуляев. — Выкручусь. Я всегда выкручусь. Не мешай, Богом прошу, уйди!

— Я считаю до трех!

Гуляев решился было нажать на спусковой крючок, но тут просвистело рядом что-то тяжелое и разорвалось над землей, ослепило обоих, оглушило, увело в сторону, бросило на землю и присыпало ветками.

Иван поднялся на карачки, не чувствуя своего тела, а особенно левой ноги, рухнул в траву, снова поднялся и пополз куда-то вперед, не разбирая дороги, а в ушах звенело, и перед глазами стелился кровавый туман.

Тело не слушалось, голова перестала работать, и вокруг все мешалось в разноцветном дыму, расползалось калейдоскопом, темнело, темнело и темнело…

Чьи-то сильные руки схватили его за ворот мундира, потащили куда-то, и он свалился на дно окопа.

Разлепив глаза, Гуляев понял одно: он попал в траншею к своим.

К своим в немецких касках и с шевронами РОА на рукавах.

И все рухнуло в темноту.

Гуляев очнулся в обозе раненых, в открытом кузове немецкого грузовика с красным крестом, лежа на грязных носилках, пыльный и в расстегнутом окровавленном кителе. Сильно болела голова. Он прикоснулся рукой ко лбу и нащупал пропитанный чем-то мокрым и липким бинт. Левую ногу тоже перевязали, Иван совершенно не чувствовал ее.

С трудом он приподнял голову и вспомнил, что, кажется, за это время уже не раз просыпался точно так же, на пару минут: помнил, как санитарка поила его из фляги, как бинтовали голову, как проверяли пульс…

Стоял теплый солнечный день, дивизия двигалась куда-то по пыльной дороге. Не стрекотали больше выстрелы, не грохотала артиллерия, только ревели моторы тяжелых грузовиков и проезжавших мимо танков.

С ним в одном кузове лежали еще бойцы — кто-то без сознания, кто-то тоже с перевязанной головой, кто-то сидел, ухватившись забинтованной рукой за кузов, и глядел по сторонам.