— Сами лучше сдавайтесь! Потом в плен брать не будем!

И снова загремели винтовки, затрещали пулеметы.

Так и лежали между берегом Одера и разливом в лесу, вжавшись в сырую, пахнущую болотом землю, в пожухлую прошлогоднюю траву, а над головами свистело и разрывалось.

— Сдавайтесь! — кричали из советских окопов.

Боец, залегший рядом с Гуляевым, приподнялся, чтобы дать очередь из «штурмгевера», да так и рухнул лицом в землю.

Вот она, смерть, подумал Иван, вот она, уже рядом, уже скребется костлявой рукой прямо в грудную клетку.

Снова прострекотала очередь, снова Гуляев вжался щекой в мокрую землю и дал короткую очередь в ответ, не глядя.

И сзади прокричал басовитый голос:

— Приказ отходить на позиции!

Гуляев давно так не радовался приказам.

— Отходим! — крикнул он своим.

И они медленно поползли обратно, через кусты и поваленные деревья, под плотным огнем противника.

Как только палить стали меньше — встали и побежали к позициям, пригибаясь и отстреливаясь.

Запыхавшиеся, смертельно уставшие, попрыгали в траншеи.

— Что, постреляли по своим? — задыхаясь, сказал кто-то справа от Гуляева.

— Живыми ушли, и то хорошо, — говорил другой. — Мишка там остался убитый. Вытащить бы…

Гуляев почему-то вспомнил, что Мишка — тот самый со «штурмгевером», который лег рядом с ним.

Иван убрал пистолет в кобуру, он тяжело дышал и утирал пот со лба. Страшно ныли ноги, болела голова, во рту ощущался вкус крови.

Ему захотелось, чтобы все это закончилось прямо здесь и сейчас.

Но бой продолжался, гремели выстрелы, совсем рядом били минометы.