Иван взял поднос и сел за стол к Фролову. Тот не прикасался к еде.

— Доброе утро, — неловко пробормотал Гуляев.

Денис кинул на него короткий пространный взгляд — без осуждения, без гнева, скорее недоумевающий, — встал из-за стола и пошел к выходу, не оборачиваясь.

Гуляев не стал ничего спрашивать.

Сделал пару глотков кофе, отломил кусок хлеба, с трудом прожевал его пересохшим ртом. А потом в ярости стукнул кулаком по столу и быстрым шагом направился к крыльцу.

Фролов курил, не оборачиваясь на Гуляева.

Утро стояло противное и пасмурное, над деревянными бараками шел мелкий снег, не долетая до земли.

Гуляев тоже хотел было закурить, достал папиросу и начал нерешительно крутить ее в руках. Думал, что сказать, но Фролов заговорил первым:

— Да, я знаю, он работал против нас.

— Работал, — кивнул Иван.

Фролов ничего не ответил. Гуляев долго думал, что бы еще сказать, и не нашел ничего лучше:

— Это доказано. Взяли того юнца, как его… Демидова, при нем бумажка с Володиным почерком. Что-то про квартиру под наблюдением, просил менять место сбора.

Денис обернулся к нему и впервые за это утро посмотрел наконец в глаза.

— Я знаю, — сказал он потерянно. — Наверное, ты все правильно сделал.

— Наверное.

И Фролов пошел к своему бараку, докуривая на ходу.

Гуляев со злостью смял пальцами папиросу и швырнул в лужу.

Вспомнил опять разгром на Волховском фронте, ту самую папиросу, вонючего Клауса и фотографию его любимой, а потом отряд красноармейцев, идущих в плен, и это грязно-белое полотнище из порванных кальсон.

Тогда он тоже все правильно сделал.

Наверное.