Полковник, как всегда, крепко спал, накрывшись одеялом, и посапывал во сне. Лицо его выглядело спокойным в желтовато-тусклом свете уличного фонаря.

Гуляев опустился перед ним на корточки, вгляделся в лицо. В его голове проносилась бешеная вереница мыслей: «Как? Что делать? Может, разбудить его сейчас? Все сказать? Чтобы немедленно бежал? — Иван поднял было руку, чтобы толкнуть в плечо, но так и замер на месте. — Самому ведь придется бежать, — подумал он. — Пристрелят как собак обоих. И его пристрелят… А так — разберутся».

Убрал руку, снова взглянул в окно.

Потом опять на Бурматова.

«Господи, какое же я дерьмо», — застучало в голове, и эти слова захотелось проговорить прямо сейчас во весь голос и, может, даже этими словами разбудить Бурматова, нельзя же это держать в себе, нельзя же так жить.

Какое же дерьмо.

Нет, надо разбудить.

Он снова поднял было руку, но со двора вдруг послышался тихий рокот автомобильного мотора и далекие крики на немецком.

Гуляев быстро, пригнувшись и стараясь не топать, пошел к своей койке, залез под одеяло прямо в сапогах и отвернулся к стенке.

С улицы послышался топот сапог.

Дверь барака со скрипом отворилась, темноту рассеял луч уличного фонаря.

Еще несколько шагов — и звук тихого удара тяжелым во что-то мягкое.

Сдавленное мычание.

Гуляев сжал зубы и еле дышал, борясь с соблазном обернуться и посмотреть, что происходит. Хотя он прекрасно знал, что происходит.

Грузное тело свалилось на пол.

Снова мычание. Еще один удар.

Несколько быстрых шагов, шуршащий звук, будто что-то тяжелое волокут по полу и переваливают через порог — и дверь закрылась.

А потом — снова крики на немецком и рокот мотора.

Иван закрыл глаза.

Из протокола допроса военнопленного СЕРГЕЯ ДЕМИДОВА. Переведено с немецкого