Степка наш ноги тогда отморозил — пришлось на себе тащить. Тащили два дня, на третий он и помер. Осталось нас двое.
Вышли через неделю к деревне, ночью постучались в ближайшую хату, на свой страх и риск, спросили, есть ли где партизаны. Бабка попалась добрая, наша, мужа у нее в сорок первом убили. Все рассказала, накормила, согрела, шмотками поделилась. Три дня прожили у нее в подвале. И отправились, в новый путь — уже к партизанам.
Еще неделю по кромке леса ходили, мерзли как собаки, ночевали под еловыми ветками. Просыпаюсь как-то, бужу Лешку, а он так и не проснулся. Прикопал его там, бедолагу, прямо под снегом, а что делать, землю мерзлую рыть-то нечем. Так я и остался один…
К партизанам вышел в начале марта.
Глава девятая
«А может в жизни случиться чудо? Изменить свое прошлое, переиграть судьбоносный выбор одним щелчком пальцев, получить шанс прожить лучшую свою жизнь — это разве не чудо? Лучшую жизнь или просто другую? — так думал Гуляев, ворочаясь под утро на своей койке и вконец оставив попытки уснуть. — Неужели действительно этот черт Цвайгерт, этот мертвец, этот человек-наваждение уже второй раз позволил ему вернуться в прошлое и изменить его?»
Ведь это ощущалось таким подлинным на всех уровнях восприятия, таким настоящим. Всякий раз в момент выбора Ивана охватывало такое странное чувство, будто он вдруг вспоминает, что все уже происходило и это можно изменить…
Почему? Зачем?
Или это просто бред и он сходит с ума?
Но разве может бред выглядеть таким настоящим?
И почему так и не удалось изменить выбор?
Ведь можно было не идти тогда в плен к немцам, и можно было не говорить «да» власовскому агитатору в лагере, и не жить как предатель. «Ведь да, — думал он, — можно сколько угодно убеждать себя в необходимости борьбы с большевизмом, говорить себе, будто это война против Сталина, а не против русских, что Германия поможет построить новую Россию… Но ведь это вранье. К чему идеологический самообман? Нет, в эту ложь многие верят искренне. Денис Фролов — совершенно точно. Денис человек идейный, стихи пишет, с коммунизмом сражается. Благовещенский, кажется, тоже. Бурматов?.. Непонятно. А сам Власов? Точно нет. Да, даже сам Власов не верит. Открыто говорит, что немцы обманули его. К чему тогда это все?»
Гуляев сжал кулаки под покрывалом и сквозь зубы вздохнул. Небо в квадрате окна из черного становилось синим.
А если бы он изменил выбор? Что, стало бы все лучше?
Погиб бы в пропащем новгородском болоте, как бедолага вонючий Клаус, и раздутое черное лицо старшего лейтенанта Ивана Гуляева точно так же облепили бы мухи.
Или загнулся бы в лагере от побоев и голода.
Но ведь были и другие варианты. Были?..
— Были, — прошептал Иван тихо-тихо, едва слышно самому себе. — Были, черт.
Прорваться к своим. Бежать. Опять воевать. Может, и погибнуть бы, но не жрать самого себя в этой бессмыслице, не думать об этом, не представлять даже саму ситуацию — а что будет, когда…
Нет, не «когда». «Если». Все-таки «если».