В ожидании гостя, как водится, лагерь спешно привели в порядок. Вместо утренней строевой подготовки отдраили полы, начистили столы в учебных бараках, отутюжили форму. В столовой приготовили борщ и отварили гречку с говядиной и грибами. Власов должен был прибыть после обеда.

На обед в столовую заглянул комендант лагеря, молодой немецкий лейтенант Регер. Офицеры курсов не подчинялись ему напрямую, но обязаны были приветствовать; а потому все завтракающие вытянулись по струнке и отсалютовали. Регер заглянул буквально на минуту, осмотрел внешний вид курсантов, одобрительно кивнул и ушел.

Гуляев, Фролов и Бурматов, как всегда, обедали вместе.

Ивану стало лучше. Сутки он отсыпался и приходил в себя, а накануне даже вернулся к ведению занятий.

Но поймал себя на том, что стал хуже соображать. Забывал простейшие слова. Запинался. Раньше проблем с памятью у него не было, а теперь как будто действительно «кусок мозга оттяпали».

И он опять вспоминал Цвайгерта, выстрел в лоб, червя и это странное возвращение во сне, точно наяву, в лето 1942-го.

— Не знал, брат, что у тебя такая тонкая душевная организация, — сказал Бурматов, доедая борщ. — Может, попросишь Благовещенского[10] выписать тебе доктора? Доктора по мозгам в Германии, говорят, чудо как хороши.

Генерал Благовещенский командовал всеми курсами пропагандистов в Дабендорфе, и Гуляев был у него на хорошем счету.

— Ага, — буркнул в ответ Иван. — И что доктор скажет? «Голубчик, да вы ушиблены войной». Вот новость-то!

— Тут все войной ушиблены, — сказал Бурматов. — Только в обморочном бреду что-то никто не валяется.

Фролов скривил губы: ему не нравилось думать о том, что он не провоевал на этой войне и дня.

— А между прочим, во Франции доктора тоже хороши, — решил он переменить тему. — Но к ним надо вовремя обращаться, пока чердак совсем не улетел. Был у меня в Париже приятель, тоже из белых эмигрантов, бывший штабс-капитан Хомаченко. Так он на старости лет себя третьим полом вообразил! Так и говорит: я, мол, теперь не мужик и не баба, и называйте меня впредь Сюзанной. Почему Сюзанной — да бог его знает, он вообще Василий был. Мы с сослуживцами в гости к нему как-то пришли, а он в черное женское платье вырядился, так нас и встретил. А побриться забыл.

— Тьфу, срамота, — поморщился Бурматов.

— Фрицев, кстати, ужасно боялся, думал, что за его фокусы расстреляют сразу. Когда немцы Польшу брали, впал в настоящую паранойю, искал всюду нацистов. Мы над ним подшучивали, вскинем правую руку, а его аж корежит всего, кричит, корчится, благим матом на всех орет. Ну а когда немцы вошли — ничего, заткнулся, привык. Пару раз в кабаках его с офицерами видели. В том же платье…

— И небритым? — спросил Бурматов.

— И небритым.

Генерал Благовещенский, легок на помине, ворвался в столовую резко и быстро, взмыленный, с испариной на лице. Высокий, бритоголовый, в немецкой генеральской шинели, он обвел взглядом столовую, откашлялся и выпалил:

— Личный состав, слушай мою команду! Прибыл генерал Власов. Все на построение!

С Власовым в Дабендорф прибыл весь костяк основателей КОНР[11] — генералы Трухин[12] и Жиленков[13], подполковник Поздняков[14], капитан Зыков. Были с ними и немцы — оберлейтенант Клейц и зондерфюрер Шульц.

Все двести человек выстроились перед деревянным зданием комендатуры. Власов стоял у крыльца, он выглядел потерянным и слегка разочарованным.