Бурматов вдруг косо посмотрел на Фролова, хмыкнул:

— Тогда почему до сих пор воюют?

— Конечно, если бы все были такими сознательными, война бы давно закончилась. Но сталинская пропаганда сильна, не стоит ее недооценивать. И в последние годы она усилилась. Вот тут и вступаем в дело мы.

— Ты воевал последний раз только в Гражданскую, так? — спросил Бурматов.

— Да.

— Сейчас совсем другая война.

— Так-то оно так. Но люди все те же.

— Люди тоже другие, — сказал Бурматов угрюмо. — Ладно, не будем об этом. Ты, Гуляев, как себя чувствуешь?

Иван задумался. Чувствовал он себя неважно.

— Будто кусок мозга оттяпали, — признался он. — Все это после той попойки. Очень странное дело.

Ему опять вспомнился Цвайгерт со своей дьявольской ухмылочкой, и этот вечер, и его, Гуляева, слова, будто готов отдать жизнь, лишь бы это длилось вечно.

Еще не давал покоя этот гестаповец с поручением «прислушиваться к людям». Что за «Комитет»? Вдруг и правда существует?

И этот Аксель Вебер с простреленной головой.

Хотелось отменить эту ночь, сделать так, чтобы ее не было вовсе. Или отменить вообще все. Все, что случилось после лета 1942-го.

Или вообще отменить всю свою жизнь.

Захотелось вдруг, чтобы прямо сейчас пришел Цвайгерт и все исправил. Но как? Этого он не знал.

Бросил тарелку, не стал доедать, распрощался и ушел дремать в свой барак.

Снилась ему сгоревшая церковь со страшными фресками, запах серы и дегтя, и огромный белый червь, взобравшийся на амвон, и червь почему-то говорил с ним голосом Цвайгерта.

— Измени все прямо сейчас. Это мой подарок тебе, — говорил червь.

— Как? — кричал Гуляев.