Из жизни общечеловеков

Так постепенно, шаг за шагом, год за годом, в русскую литературу просачивались европейские веяния. А в европейской культуре уже владычествовал классицизм. Вряд ли кому-то из читателей этой книги надо специально объяснять, что такое классицизм: еще из школьного курса литературы все помнят: вера в разум, побеждающий страсти, в силу просвещения, побеждающего гибельное невежество; ориентация на античные образцы; вера в то, что следование канонам и правилам в искусстве помогает создавать прекрасные произведения.

Все помнят, что в драматургии обязательны три единства (места, действия и времени), что писатель обязан просвещать читателя, показывать ему образцы героического и гражданственного поведения, обличать и высмеивать пороки – и что жанры делятся на высокие и низкие в зависимости от их предназначения. Образцы поведения задают высокие жанры: трагедия, ода, поэма; высмеивают пороки низкие жанры: басня, сатира, комедия. Трагикомедия не приветствуется как смешение жанров. Прозе не достается особого внимания, поскольку она считается предназначенной для публицистики и научных трактатов – и жанр романа, считающийся низким, не получает практически никакого развития. Он изображает случайное, сиюминутное – но классицизму важна не правда, не факт, а правдоподобие: то, что совершенно точно может быть, похоже на истину. Экзотический факт отбрасывается как случайность, а правдоподобный вымысел приветствуется.

Эпическая поэма, изображающая героев далекого прошлого, уже очищена от всех примет сиюминутного и бытового (они никому не известны и не важны; важен тот нравственный общечеловеческий урок, который читатель может извлечь из древней истории) – а потому она приближена к идеалу. Напрасно ожидать от героев классицистской трагедии, что в древних греках мы увидим что-то древнегреческое, во французах – французское, в русских – русское: все они – общечеловеки: положительные герои мужественны, разумны, превосходно владеют собой и предпочитают долг страсти; злодеи низки и коварны; резонеры словоохотливы и рассудительны. И зовут героев какими-то всечеловеческими именами – Клеонт, Медор, Димиза…

Чтоб в добрых нравах утвердить

Пожалуй, первым русским поэтом, который сознательно соблюдал законы классицизма в собственном творчестве, был Антиох Кантемир, грек по рождению. Его отец был правителем Молдавии, однако был вынужден перебраться в Россию, где стал сенатором. Антиох Кантемир знал несколько языков и служил русским посланником во Франции и в Англии – по шесть лет в каждой стране. Он писал сатиры, сознательно ориентируясь на принятые в его время образцы – прежде всего древнеримские сатиры Ювенала и Горация и французские – Буало.

Удивительно, что сатиры, которые Кантемир писал за границей, при его жизни (умер он рано, едва переступив порог сорокалетия) не были опубликованы в России, зато вышли за границей в немецком и французском переводах – в этом смысле Кантемир был полноправным участником европейского литературного процесса, его ценили французские просветители, в том числе Вольтер и Монтескье.

Он создал девять сатир (по поводу авторства девятой, правда, у ученых есть сомнения). Сатиры написаны правильным, тяжеловесным силлабическим стихом – точно таким же, каким писали русские поэты до него:

Новизна сатир Кантемира – не в форме, а в содержании: они несут дух просвещения Петровских реформ. В одной из них, к примеру, Кантемир обличает невежество и восхваляет знание, во второй говорит о «злонравии дворян», которые гордятся заслугами предков, – тогда как лучше быть не потомком благородных предков, а самому быть благородным, самому заслужить высокое место в обществе работой для его пользы.

Кантемир отдал дань и другим популярным в эпоху классицизма жанрам: написал несколько басен (пожалуй, первым из русских поэтов), несколько эпиграмм, начал писать героическую поэму о Петре I «Петрида», но не окончил ее, потому что был очень занят работой. Кроме того, он перевел на русский язык 55 песен Анакреонта, письма Горация, «Разговоры о множестве миров» Фонтенеля, две сатиры Буало – словом, неутомимо сеял семена европейской культуры на русской почве, и уже совсем скоро семена эти дали обильные всходы: очень скоро в России появилась своя басенная традиция, своя анакреонтическая лирика, новые попытки справиться с трудным жанром героической поэмы.

Полувеком, а то и веком позже, чем в Европе, – русская культура стала формироваться в русле классицизма.

Но главное, что оставалось сделать русской литературе, – это преодолеть сопротивление языкового материала, доставшегося ей от Петровской эпохи – материала пестрого и разношерстного. Его надо было упорядочить – от синтаксиса и грамматики до правил стихосложения. Для того чтобы говорить о любви или позволять себе изящные салонные шутки, неповоротливый силлабический стих был совершенно непригоден: им можно было высмеивать обжор и пьяниц, писать научные трактаты и проповедовать смирение, но признаваться в любви очаровательной девушке – означало обречь ее на смертную скуку.

Спор трех поэтов об изящном

Эту важную литературную задачу решали три крупнейших поэта XVIII века – сын сельского дьячка Василий Тредиаковский, дворянский сын Александр Сумароков и крестьянский сын Михаил Ломоносов. Они решали одни и те же задачи, но каждый по-своему, вели теоретические споры настолько бурные, что по накалу страстей они, пожалуй, даже превосходили современные рэп-батлы. Вот избранные фрагменты из полемики Тредиаковского и Ломоносова по поводу правописания падежных окончаний прилагательных. Ломоносов – Тредиаковскому:

Тредиаковский – Ломоносову:

Не отставал от них в неистовой ругани и Сумароков, предлагавший поискать в его творчестве такого «гнусного стиха», как у Ломоносова.

Что же стало причиной таких страстей – ведь не только желание считаться первым поэтом, не близость к трону?