Что бы я ни делал, над чем бы ни работал, мне было радостно. Если честно, я давно не чувствовал себя таким, внезапно пробужденным и полным жизни. Это ты. Это ты. Это из-за тебя. Даже сейчас, в глубине декабря, была весна. Ты могла бы сказать, что между нами в первые несколько недель ничего не происходило, и это было бы и правдой, и нет. Я не мог отвести от тебя взгляда. Я смотрел, как ты наливаешь чай. Размешиваешь хлопья. Переворачиваешь страницы книги. Я говорил с тобой, говорил о тебе, постоянно, как ребенок. А ты сидела рядом со мной на плетеном диванчике. Проходила мимо меня, почти касаясь, как шепот, в коридоре и на веранде. Когда мы желали друг другу спокойной ночи, в этом звучала жажда. И не было другого способа ее выразить. Как-то я услыхал твой вскрик, выбежал из комнаты и кинулся к твоей двери. Там уже был переводчик. В твоей комнате оказалась лягушка. Крошечная, но ты ненавидела лягушек. Ты указала в угол. Мы вдвоем выгнали ее, смеясь, топая ногами и хлопая в ладоши. Потом мы подшучивали над тобой, а ты очаровательно смущалась. Мы ушли, но я задержался в дверях и оглянулся на тебя, на твою комнату, которая пахла тобой и чем-то цитрусовым.

И я пожелал, чтобы лягушка приходила к тебе в комнату каждый вечер.

Я сам хотел бы стать этой лягушкой.

Наконец я спросил тебя, над чем же ты работаешь в этом месте. Был прохладный, ясный день и тихо, как в церкви. Мы сидели на веранде с чашками чая. Не знаю, где были все остальные; но там их не было, и я надеялся, что и не будет.

Ты сказала, что приехала сюда благодаря своей работе, издательскому дому, что ты занимаешься приведением в порядок их архивов и что это место оказалось идеально подходящим.

Хотя ты хотела бы участвовать в каком-нибудь более личном проекте.

— Например?

— Ну… Я не знаю… писать книгу.

— О чем же?

Прежде чем ответить, ты скорчила смешную рожицу:

— О любви.

Я заметил, что такого определенно никто раньше не делал.

Ты рассмеялась:

— Что-то такое, эпичное.

Ты сказала, что, конечно, не можешь меня убедить — прямо тут — но, возможно, однажды ты напишешь эту книгу, и я прочту ее и пойму, что ты имела в виду.

— А про меня в ней будет?

— В ней будет про всех, кого я люблю и любила.

И ты улыбнулась, я уверен, всем своим воспоминаниям, и я испытал к ним ревность, потому что в твоей жизни было то, частью чего я никогда не буду, и я вообразил, что это было что-то великое и сияющее.

— О, — сказал я робко, — а сколько же раз у вас была любовь?

Ты отхлебнула свой чай, странный, зеленый, с кусочками жареного риса, и пожала плечами: